Задумчиво посмотрев на часы с гравировкой портрета Фюрера на
крышке, я говорю: "Камарад, а ведь скоро обед. А у нас еще восемь
тысяч патронов!"
А ты так злобно: "Если мы и сегодня опоздаем на раздачу еды,
товарищи выловят из наших порций все мясо! И всю брюкву! Это
недопустимо! А еще я должен сегодня забрать выстиранное ротное
белье! До 17:00!"
Тут третий номер что-то невпопад вякает идеологически неверное и
даже где-то предательское, и мы его легонечко колотим, обжигая руки
об еще не остывший первый ствол, передавая железяку друг-другу, как
картошку из огня. А эта сволочь на берегу все лезет и лезет и ее
все больше, как из дырявой бочки дерьмо потоком. И снарядов у них
совершенно невиданное количество. И они явно хотят все их именно в
нас выпулить. И в этом есть что-то уже слишком личное.
В итоге решаем идти на обед, пока не поздно, велев плоскостопому
посидеть и пострелять из винтовки куда-то туда три минуты, и только
после этого идти сдаваться.
И, помня про белье, которое надо забрать из тыловой деревни
именно сегодня, схватив горячий пулемет, крабами несемся за
ближайший бархан. Оставшийся болван, конечно, стрельнул только три
раза, и едва мы скрылись - радостно визжа побежал сдаваться.
- А мы? - невольно втянувшись в излагаемое и уже переживая
приключение как бы самого себя, спросил старшина. Ему никогда
раньше не доводилось становиться героем легенд и сказаний и
поневоле это увлекало.
- А мы, геройски измазавшись по пути в глине, с закопченным
пулеметом и обожженными руками являемся под вечер к командованию
своего гастритного батальона со строгой диетой и докладываем, как
мы героически защищали Западное побережье Рейха.
- Вы почему позицию бросили, омерзительные твари, недостойные
называться даже грязными свиньями?! - грозно орет на нас командир -
Кто дал приказ сдр... на отход? В штрафбат, на Восточный фронт
отправлю сию секунду незамедлительно!
- Так это, господин полковник, Фюрером клянусь, мы сделали все,
что могли! Вот - мишленге буду - все до последнего патрона!
Оставалось только комками глины и сухой травой кидаться, но и глина
кончилась! - докладываю ему я и смотрю честными глазами в его
честные глаза.
- А я что делаю? - уже вовсю похохатывая, уточнил
гауптфельдфебель.
- Ты, разумеется, смотришь еще более честным взглядом и твердо, как
подобает истинно германскому воину, говоришь: "А и было то их у нас
- печально эдак глядя вдаль, поддерживаешь ты: "Патронов-то тех...
Всего-то десять... Десять паршивых тысяч... И все, все до единого -
пу-пу-пу-пу-пу!... Каждый в цель... Эх, еще бы пару обойм!... Они
уже почти все кончились - те, что бегали на берегу! Но нам нечем
было стрелять!" - машешь рукой и утираешь скупую слезу уголком
каски.