Я мечтал, что смогу от души побездельничать, когда выйду на пенсию. Покопаюсь в саду, поброжу по антикварным магазинам в Винчестере. Буду пить кофе из кружки, украшенной надписью «Заслуженный ворчун». Махну рукой на защиту природы, куплю старую спортивную машину и стану перебирать двигатель в свое удовольствие. Подыщу рабочий комбинезон – по-моему, у меня еще никогда не было комбинезона, – перепачкаю руки в машинном масле и буду повсюду оставлять грязные отпечатки. Даже если бы я оказался в доме для престарелых – там, где все пациенты стоят рядком вдоль стены, будто в ожидании расстрела, или раскладывают пасьянсы на резиновых ковриках, предусмотрительно разложенных повсюду во избежание конфузов, – даже это унылое, младенческое существование, наполненное нелепой бравадой престарелых мачо, было бы лучше, чем то, что ждет меня впереди: пустота и забвение.
Глупо жаловаться, моя жизнь все равно была чуть не в три раза дольше, чем у Алисы. Отличный сюжетный ход для книги. Мне всегда казалось, что смерть – это то, что бывает с другими, вроде публичного скандала или банкротства. У нас за плечами миллионы лет эволюции, а мы так и не смогли одолеть этот изъян человеческой природы.
– Кажется, ты пытаешься отвлечься, – мягко заметила Флисс, когда я рассказал ей о своем проекте по «сбору данных о погибшей студентке».
Да, я хочу сосредоточить свое внимание на чем-то другом, заполнить пустоту, пока ее место не занял страх. И мне это удается: прошлое Алисы смотрит на меня из фотографий, писем, эсэмэс-сообщений, заметок в твиттере, шуток и даже невнятных сплетен (кто-то пустил слух, что она была героиновой наркоманкой). Подумать только, а ведь раньше после смерти не оставалось ничего, кроме жалкой стопки официальных документов: свидетельство о рождении, водительское удостоверение, свидетельство о браке, свидетельство о смерти. А теперь мы повсюду: разрозненные осколки цельной картины, неуловимые, но долговечные, цифровые данные о живых, настоящих людях. В этом бездонном хранилище информации есть все. Мы больше не можем хранить секреты. Нам с тобой не удалось бы остаться незамеченными, старик, родись мы лет на сорок позже.
Некоторые свидетели приезжают сами, вытряхивая последние крохи воспоминаний из своей дырявой памяти и карманов, и я рефлекторно хватаюсь за блокнот или диктофон. Этот проект стал моей навязчивой идеей.