Старик умолк. Я сидел, не смея проронить ни слова.
– Кажись, года два прошло, или больше, я уже женатым был, усадьбу всю растащили, разве только, от барского дома осталось что… Даже обгоревшие брёвна от вышки – и те взяли… Жена у меня при родах умерла, царствие ей небесное.
Владимир Кузьмич перекрестился и, вздохнув, продолжал: – Да, два года с половиной… Я тогда точно чумовой стал, места себе не находил. На вышку пришёл как-то, сел на столб. Долго сидел, а потом и думаю: – Что это Немец делал?
Смотрю, посередине, меж столбами, квадрат цементный появился – аккурат на вершок ниже земли. Раньше-то не замечал: золой да угольями засыпан он был. Там ведь фундамент под лестницу был, тоже квадратный, но чуть выше земли!
И вот, брат ты мой, то о жене-покойнице думаю, то о вышке, то о жене, то о барине. И так что ни день. Зачем это, к примеру, брат барина приезжал? Это зимой-то! И действительно, куда это богатство делось? Что-то у него наверняка было, не один же перстень? Перстень он, и вправду, носил, красивый такой, с большим бриллиантом, а внутри – по оправе – надпись чудная…
– Откуда же, дедушка, ты знаешь, что внутри написано? Разве ты видел? – не выдержал я.
Он как-то странно посмотрел на меня – будто увидел впервые. – Мал ты ещё…
Затем встал, помедлил и ушёл. Мне стало как-то не по себе. Нечаянно обидел старика, наверное, он больше нечего никогда не расскажет, но тут же подумалось, что бабка была права: сказки сказывает. Эта мысль немного подняла настроение, и я побрёл домой. Вечерело. За лес, перед которым стоял дом Владимира Кузьмича, садилось огромное багряное солнце, и от этого и лес, и дом казались особенно тёмными и таинственными. В это лето мы больше не встречались, а затем и вовсе я с родителями надолго уехал.
3
И вот я опять в этих местах. Мне хотелось сразу побывать везде, увидеть сразу всё, что когда-то было моим миром. Остров перестал быть купальней, вырос и превратился скорее в выступ берега с топкой перемычкой. На вышке по-прежнему из земли виднелся краснокирпичный фундамент, разве что больше ушёл в землю и зарос. Посреди него – старое пепелище от огромного костра. Окопы вокруг превратились в сильно заросшие канавы. У того самого дуба появились сухие ветви и он уже не казался таким огромным и могучим. Под ним, впрочем, стояла новая лавка. Всё вокруг состарилось и как-то съежилось. Друзья постарше были в армии, у ровесников свои дела и посвящать в них меня они не спешили – я стал чужим. Владимир Кузьмич, как мне сказали, в полном здравии и уме, постарел только сильно. Из деревни теперь редко отлучается и чаще по вечерам сидит у околицы. Где-то через неделю я увидел его. С каким нетерпением я ждал этой встречи! Владимир Кузьмич сидел под дубом один, в том же картузе, новой рубахе, с палочкой в руках. Постарел он действительно сильно. Я поздоровался.