- Простите… А-а-а…, что пьют с
Парри…, Паррил…?
- К Паррилхада отлично подойдет
портвейн.
- Портвейн?! – переспросил удивленно,
так как вспомнил зеленые бутылки по ноль семь с пластмассовыми
пробками, служившие главным украшением стола в общежитии
техникума.
- Да. Здесь есть чудесный «Тауни
порт» тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Уверяю, вы долго
еще будете вспоминать вкус этого портвейна, а с ним вспомните и мою
прекрасную страну».
«Обломись, Аугусто Дуанту! Уж лучше
бы взяли пиво. Никогда не вспоминал твой «Тауни порт» тысяча
девятьсот шестьдесят седьмого года. Только сейчас почему-то…», -
думал Бабасук, прилагая усилия, чтобы не поморщиться от очередного
глотка пойла под названием «портвейн «777». Однако, этот эпизод
всплыл в его памяти не из-за схожести в наименовании напитков тогда
и сейчас, не из-за гигантской пропасти, разделяющей их качество.
Вспомнил легкость, с какой сорвался в ту поездку. Только во вторник
узнал, что кто-то распродает машины, как в четверг утром уже был за
три с лишним тысячи километров, на берегу Атлантического океана, в
Вилла-ду-Конди. То была настоящая свобода, которой раньше и не
замечал, не предавал значения. От этого воспоминания внезапно
засвербило. Чертовски захотелось рвануть отсюда. Пусть, не в
Португалию. Куда угодно. Хоть в тот же, надоевший за восемь месяцев
до чертиков, лагерь артельщиков в Приуральской глухомани, у озера
со странным названием «Борода». Лишь бы подальше из родного, но
ставшего враждебным и опасным города, где он в розыске по трем
статьям, и стоит только попасться, его удавят в камере в первый же
день. Куда-нибудь, где не надо прятаться под личиной полоумного
немого бомжа, где можно быть собой и не притворяться. А куда
рванешь в такой ситуации? Обложен, как волк. Ни денег, ни
имущества, ни имени. Вместо имени обидное погоняло «Бабасук». От
осознания несбыточности желания, от собственного бессилия
подобрался и накатил приступ ненависти. Ненависти к той, которая
коварно предала, обобрала до последней нитки, приговорила к смерти,
к Светочке, бывшей жене. И опять в воображении поплыли картины
изощренных казней, которым он подвергнет эту Стервочку, когда до
нее доберется. И чем дальше, тем больше кровавых тонов в этих
картинах. От грез мести его вывел толчок в плечо и призыв сквозь
коллективное ржание: «Э! Бабасук…! Уснул!?»