Машину я замаскировала, как могла. Дома оставила записку с
подробными координатами. На всякий случай, а вдруг получится.
Машина - отца. Жаль, если пропадет.
"Доберешься до перекрестка. Время с часу ночи до двух. Не позже.
Луна не важна, но в полнолуние не рискуй. Начертишь круг. Широкий
не черти, главное, чтобы внутри стоять могла. С четырех сторон
нарисуй иероглифы. Это просто слова: жизнь, возвращение, милость и
дар. Не будем отходить от ритуала. А затем пролей по кругу
кровь".
Легко сказать - пролей. Это ведь не палец уколоть, тут ладонь
качественно разрезать надо, чтобы лить без пропусков. Я считала
круг защитой, а потому халтурить была не намерена. Первым надрезом
себя пожалела. Кровь очень быстро перестала течь. Пришлось резать
повторно и, утирая слезы, проклинать собственную глупость.
Почему-то именно сейчас при окроплении кровью склизкой глинистой
земли на дорожке особенно остро ощущался идиотизм ситуации: ночь,
луна, нахально высовывающаяся из-за верхушки разлапистой сосны,
серые подтаявшие остатки снега под дерьвями, красный огонек свечи,
словно антураж фильма ужасов, и холодное лезвие серебряного ножа с
пятнами крови - реквизит номер два.
Последним актом этого дурдома следовало вставание на колени.
Джинсы сразу же промокли, мелькнула запоздалая мысль, что нужно
было взять пенку. Холод под коленками мешал сосредоточиться, сильно
ныла рука, хотелось встать, развернуться и уйти. Некстати
вспомнилась машина, уютное сиденье с подогревом.
"Сережик", - шепнула сосна. "Малыш", - зашелестела листьями
береза.
Я вздохнула и осталась на месте.
"Четыре черненьких, чумазеньких чертенка".
Нет, не то. Еще немного и меня проклянут за подобное сравнение.
Мысли потянулись к Сережику, от него к выздоровлению и к
монахам...
Он - мой свет, он - самый лучший, самый добрый. Он должен жить,
не я.
Слезы ручьем текли по щекам, падали вниз, смешиваясь с кровью, а
сердце молило о чуде.
И что-то изменилось вокруг. Взвыл, заходясь ревом, ветер.
Испуганно затрещали ветви деревьев. В лицо пахнуло холодом и
почему-то снегом. Я прикрыла глаза, а когда открыла на дороге
стояли четверо в темных плащах, под капюшонами затаилась мгла, руки
спрятаны в широких рукавах.
Радость, облегчение от свершившегося и страх, что не согласятся,
нахлынули разом. Я вскочила. Торопливо достала из кармана пробирку
с кровью Сережика и дрожащей рукой протянула монахам.