Я прикинула, как такое можно провернуть и поняла – вполне
реально. Контроль тут совершенно не нужен. Силу сосредоточим в
руках и превратим их в своеобразный магнит (они как раз позади
кресла, то есть там, где нужно), а затем направим его фокус на
топор, и пусть только попробует не притянуться!
Сказано – сделано. Я начала собирать со струн все, до чего
смогла дотянуться, перекинула силу в ладони, а затем резко
«пожелала» их намагнитить… Больше ничего сделать не успела – просто
не понадобилось. Руки налились горячей тяжестью, а волосы на голове
встали дыбом, сыпанув искрами. В тот же момент оба топора сорвало
со стены, выдрав заодно и крюки, на которых они держались, и с
жутким грохотом плашмя шарахнуло по моему креслу. К счастью, по
спинке и с обратной стороны, иначе я бы просто не выжила. Как
«выжило» кресло – не знаю. Даже скользящего удара древком по руке
(слава всем богам не лезвием), вполне хватило на то, чтобы минут
пять я выражалась лишь очень затейливо. Цензурными у меня остались
только вдохи, выдохи уже получались с матершинкой. Шикон обиженно
зашипел откуда-то снизу – не оценил красоту слога. Надо же, какие
мы нежные, кто бы мог подумать? Гномский мальчик из хорошей семьи,
шокированный грубыми выражениями недоделанной даны – оказывается,
бывает и такое. Ничего, осуждение я перенесу, и даже легко,
главное, что все-таки попустило. Синяк, конечно, останется о-го-го,
но хорошо хоть перелома не было. Кажется.
А еще утешало, что на грохот никто не явился. Не услышали или не
придали значения? Не важно, им же хуже. Я опять вывернула голову и
оценила результаты своих стараний. Да уж, с силой вышел явный
перебор, страх сыграл со мной злую шутку, на будущее надо будет
учесть. Но в целом результат радовал. Один топор после удара
отнесло обратно к стене, зато второй засел в полу, войдя лезвием в
стык между плитами чуть ни на треть. И теперь древко торчало почти
вертикально, возвышаясь над хищно закругленным острым лезвием.
Я еще разок пнула Шикона, отвлекая его от ворчания по поводу
моего грязного языка, и взглядом показала себе за спину. Оценил,
мгновенно заткнулся и покатился в нужном направлении. Можно было
лишь посочувствовать чистюле-гному, вынужденному таким образом
вытирать заплеванный пол, но сейчас не до сантиментов. После
десятка весьма болезненных перекатов он добрался-таки до торчавшего
топора, и изогнувшись совсем уж немыслимо начал перерезать веревки
на руках, шипя и постанывая от боли. Через минуту Два Кулака
освободился и, выдернув оружие, начал отрезать от кресла меня. На
это ушла еще пара минут, после чего мы были, наконец, свободны.