У Эйдана были золотистые локоны, цвета солнца, как он любил
нахваливать сам себя. Его супруге достались блеклые совершенно
прямые волосы, которые он постоянно требовал укладывать в высокие
прически: ему нравилась ее тонкая длинная шея, но раздражали пряди,
лишенные объема и блеска, «как у деревенщины».
Мэл сгребла шпильки в горсть и швырнула в мусорную корзину у
туалетного столика.
Никогда больше.
***
Муж не позволял ей входить в кабинет без его присутствия. Более
того, накладывал на дверь специальный магический щит, больно бьющий
любого, кто осмелился бы попытаться войти внутрь. Слуги обходили
кабинет хозяина стороной и делали уборку лишь под его чутким
надзором.
Со смертью Эйдана истаял и щит. А ключ от кабинета Амелия лично
сняла с шеи покойного.
Что он там прятал? Можно подумать, у них осталось хоть что-то,
кроме обветшалого особняка и гордо звучащей фамилии.
Но она знала что — расходные книги, списки займов и займодавцев.
Мэл поморщилась при этой мысли. Эйдан до последнего дня все еще
надеялся, что ему удастся расквитаться с долгами — наивный.
Замок приветливо щелкнул, дверь поддалась нажатию ручки и
распахнулась. Пахнуло спертым воздухом, пылью и чем-то несвежим.
Амелия вошла внутрь.
Из-за непогоды и экономии магических накопителей во всем доме
царил полумрак, в кабинете же было совсем темно из-за задернутых
плотных темно-зеленых штор.
Зажав нос рукавом, Мэл первым делом поспешила к окну, раздвинула
шторы рывком, получила по голове свалившейся сверху прищепкой и
распахнула раму, впуская в помещение пусть влажный, зато свежий
воздух. Дождь снаружи шел стеной. Шторами тут же завладел ветер —
одна взметнулась, достав до стола. Что-то покатилось, упало на пол
со звоном.
Поймав ходящую ходуном раму, Амелия была вынуждена прикрыть
окно, оставив лишь небольшую щель для воздуха. Буквально за минуту
на подоконнике образовалась целая лужа.
Мэл повернулась к заваленному бумагами столу.
Эйдан никогда должным образом не занимался делами, а в последнее
время и подавно. Зато обожал притворяться занятым. Фактически —
закрывался в кабинете, чтобы выпить без лишних глаз, а затем, уже
как следует набравшись и плохо соображая, требовал супругу в свою
спальню. Амелию передернуло от этого воспоминания.
Шрамы на запястьях, прикрытых плотными манжетами платья,
неприятно заныли то ли от мысли о покойном муже, то ли на погоду. В
дождливые дни давно зажившие раны давали о себе знать с завидным
упрямством.