– Ты никому не передашь мои слова? – поздно спохватилась она. – Крылатые коты ведь не разговаривают?
Тут она была права, дикие оркисы совсем не разговаривают. Живут среди скал и любят стаями ловить рыбу. Вот только если у них заведется хозяин, то они непременно попробуют связаться с ним через мысли. Но Барга так и не сделалась раненому животному хозяйкой, а потому не узнала о его волшебной способности. Утром оркис улетел.
– Жаль, редкие животные всегда обладают каким–нибудь магическим даром. Мог бы пригодиться в хозяйстве.
Дуоэльо, дуоэньё дууу...
Шаниланда, шанибадо ююю…
Дворец Семи водопадов был тих. На цыпочках ходили слуги, караул у ворот и на крепостной стене не перекрикивался, а обходился условными знаками, прачки не пели, хотя обычно не отказывали себе в удовольствии погорланить, колотя на камне белье, даже повариха не гремела кастрюлями и не костерила ленивых кухарок – все чувствовали надвигающуюся бурю. Нет, совсем не ту, что высоко вздымает волны и срывает с крыши железные листы, а несущую боль и слезы. Слово «война» передавалось из уст в уста, и многие матери уже начали оплакивать своих сыновей.
Молодой король Фарикии еще не объявлял, что помолвка с Виолой – принцессой Итары расторгнута, а во дворце уже шептались, что Теодору отказали, и он такого унижения соседу не простит. Поговаривали, что фарикиец кинул Крабовую звезду на стол правителю Итары, и этот поступок мог означать только одно – объявление войны.
Первыми неоспоримые доказательства об испорченных отношениях между Фарикией и Итарой нашли служанки, что убирались в разгромленных покоях Теодора: он изрезал ножом портрет Виолы, что яснее ясного говорило о безмерной ярости короля.
Потом обмолвился похаживающий к одной из прачек матрос, что лично слышал из уст короля слово «война», а теперь вот во дворец пожаловал раздосадованный боцман, которому Теодор ни за что ни про что сломал нос.
– Я ему козыряю «Есть!» и вытягиваюсь в струнку, а он кулаком да по лицу. При всей команде. Как такой позор пережить? – боцман шумно вздыхал, в который раз заново переживая унижение. Правда нынче его рассказ был сдобрен трудами любимой женщины: морщась от боли и беспрестанно трогая повязку, Питер Кит доедал последний кусок пирога. – Старый король ко мне со всем уважением. Мы с ним в какие только дали ни ходили, можно сказать, из одной миски уху хлебали. Помнится, в бою при Чуркечи…