– Правитель Тарквидо вовсе не глупец, – Лючия слышала о короле, никогда не снимающем маску, но на этом его странности заканчивались. Благородный, блистательный, умный – малая часть эпитетов, которыми награждали Ларда. – Был шторм, и корабль выбросило на остров. Он и его команда чудом спаслись и, если бы не подоспевший патрульный корабль итарцев, ушли бы на дно вместе с Безымянным.
– Ха! Острову уже и имя дали! Быстро!
– Как видишь, Итара все–таки не забывает свои дальние территории.
– Лучше бы забыла, – сын сцепил руки за спиной и уставился в окно. – Меня вовсе не волнует жизнь Ларда. Зло берет на другое: он наткнулся на Пир именно на том острове, что когда–то принадлежал нам. Я очень хочу посмотреть в лицо отцу, продавшему Дикую бухту за твой гребешок.
Лючия опустила глаза. Ее щеки порозовели от внушаемого сыном чувства вины. Столько желчи слышалось в его голосе!
– Мы могли преумножить свое богатство, а теперь все достанется никчемной Итаре. Я никогда не прощу этой невыгодной сделки отцу, – слова вылетали и тяжестью ложились на сердце матери. – Я так зол, что готов убивать.
Королева порадовалась, что ее супруга нет во дворце. Они бы сейчас сцепились, и неизвестно чем закончился бы спор отца и сына. Теодор уже не тот мальчик, которого можно закрыть в покоях, а потом услать с глаз долой. Ему двадцать четыре, и он не уступает отцу ни в росте, ни в силе. Лючия в душе надеялась, что к возвращению короля с северных границ Тео остынет.
– Нельзя говорить об Итаре как о никчемном государстве, Теодор. Да, оно не такое большое, как Фарикия, но ее верфи ценны для нас. Сам знаешь, итарцы кораблестроители от бога.
– Сейчас не верфи сделались самой большой ценностью Итары, – сын резко развернулся, и Лючие пришлось поднять глаза. Она поразилась метаморфозе, произошедшей с принцем: разгладились суровые складки меж бровей, взгляд потеплел. – Виола.
– Принцесса?
– Она по прежнему единственная дочь Гвендолин и Эйгония? Сколько ей сейчас?
– Скоро шестнадцать. Карнавал цветов, где она будет дебютировать, состоится через три дня. Они прислали приглашение.
Лючия вспомнила, что на крестинах новорожденной Виолы присутствовал и Теодор. «Смотрите, какого жениха мы ей припасли!» – в шутку произнес супруг. Прошло всего два года с момента гибели старшего сына, и скорбящая мать впервые вышла в свет. Она замечала, как на нее смотрят: на туго собранные волосы, на вуаль, скрывающую серое лицо, на траурные одежды, которые она была не в силах сменить на приличествующие случаю. Ее понимали и жалели. Это читалась на лицах. Жалость всегда унизительна, и Лючия вдруг осознала, что Стефанию не понравилась бы затянувшаяся скорбь. Именно тогда она захотела вернуть себя прежнюю. «Нужно продолжать жить. Вырастет девочка, возмужает Теодор, у меня появятся внуки. Может быть, даже близнецы. И я полюблю их всей душой, как любила моего Стефания».