Инциденты с прецедентами - страница 4

Шрифт
Интервал


А Человек только было включился, так это всё услышал и решил, что он умирает, и вдруг взял и помер.

Кошмар какой-то!

А с чего, казалось бы?..

Не обижайте Человека.


Алкоголический эксперимент

Вот сидит нормальная такая тетка, похожая на всех других таких же теток. Тетка без ярко выраженной индивидуальности, точнее, тетка с ярко выраженным отсутствием собственного присутствия. Просто тетка и всё. Сидит тихо, с постным лицом, не безобразничает. Всё хорошо.

А вот появляется бутылка и какая-то там, неважно какая, компания, какая попало, случайный набор физических лиц. И начинается алкоголический эксперимент.

Вот сидит уже тетка ни с каким не постным лицом, а с лицом, полным выражения подобострастной преданности по отношению к появившейся бутылке. И вот тетка выпила рюмочку, и еще рюмочку, и еще рюмочку выпила. И потом совсем без пауз еще семь или восемь, или гораздо больше, и уже непонятно, сколько выпила. И тут вот и набекренились мозги ея на самый что ни на есть настоящий крень-бекрень. И раскособочилось, и переухабилось как-то в ней всё сразу. И уже слова не вывязываются и с жестами не вяжутся, и сама она уже развязалась вся совсем. И компания вокруг нее вурдалаков каких-то, и она уже вурдалак.

А только что была нормальная вроде тетка.

Вот что алкоголь живоразящий с человеками неокрепшими делает.


Три волшебных камушка

Это было весной, когда всё так красиво цветет и пахнет. Когда всё так чудесно и волшебно вокруг, что трудно себе представить что-нибудь обыкновенное. Потому-то и произошла весной эта необыкновенная история.

Мужчина по имени Боря брёл по улице совершенно убитый горем, не замечая весны. Ему было обидно и горько, что вот он – хороший же композитор, а миру это неинтересно, миру это не нужно. И горе его было так велико, что конца и краю этому горю его было не видно. Он брёл, и плакал, и плакали ноты в его голове. Он брёл, и плакал, и сочинял новый каприз для скрипки, для флейты, и форте, и пьяно, и там еще барабаны в конце…

Вдруг он увидел маленькую девочку лет четырех, а может, пяти. Она была совсем одна. Она была взъерошенная какая-то и вся с ног до головы перепачканная. Она смотрела так строго серьезно, как смотрят дети, у которых нет ничего надёжного и у которых никого надёжного нет, – дети, которые сами себе и дети, и родители, и всё, что нужно еще. Это был взгляд вынужденной самостоятельности, очень серьезно-обиженный взгляд. Такой бывает у брошенных бездомных детей.