Фуггер не соглашался с этим. Пусть общество в целом придерживалось средневековой концепции каждого человека на своем месте, он разделял убежденность своего деда в том, что человек – творец собственной удачи. Альбрехт Дюрер и великие художники эпохи Возрождения в Италии мыслили схожим образом. То же самое верно в отношении гуманистов, писателей и философов, которые порвали с традицией и восхваляли человека, а не Бога. В 1486 году, когда Фуггеру было двадцать семь лет, Пико делла Мирандола выступил с речью о достоинстве человека. Эта речь стала манифестом гуманизма, а сам Мирандола очутился в тюрьме как еретик. В своей речи он утверждал, что человек занимает особое место среди Божьих созданий, ибо обладает свободой воли, и что свободная воля позволяет индивидам избирать собственный путь в жизни. Фуггер не был философом и вряд ли когда-либо слышал о Мирандоле. Но он был человеком своего времени, а времена меняются. Следуя велению собственной воли, он выказывал сочувствие, возможно невольное, еретическим взглядам.
Отношение Фуггера к миру помогло ему правильно оценить свои отношения с императором, увидеть их истинную суть. Это не были отношения хозяина и слуги, господина и раба. Это были отношения кредитора и должника. В подобного рода отношениях именно он, будучи кредитором, обладал полнотой власти. Титулы Максимилиана мало что значили для Фуггера. Да, Максимилиан был королем. Выборщики вручили ему державу и скипетр, а крестьяне трепетали в его присутствии. Благородные дамы прятали его сапоги и шпоры, чтобы удержать подольше при себе. Но Фуггер знал, что до тех пор, пока у него есть деньги, он, Якоб Фуггер, нужен Максимилиану, и императору придется соглашаться на его условия.
Другие банкиры откликнулись на просьбу Максимилиана о встрече, но Фуггер предпочел уклониться. Это был осознанный поступок. Он позволил прочим десять дней вести переговоры с Максимилианом, а сам оставался дома. К нему явился портной императора – Максимилиан прислал портного! – и попросил объяснений; Фуггер сказал, что бросил банкирское ремесло. Продолжая негодовать на решение Максимилиана уволить его после введения «общего пфеннига», Фуггер хотел со всем покончить. Он написал Максимилиану – мол, положение кредитора «не сулит ничего, кроме неприятностей, суеты и неблагодарности».