«Так недолго и форму потерять,» – подумала Натали, припоминая сколько времени она уже разрешает Додику пользоваться ее благосклонностью, а значит, и ее роскошным, ухоженным телом – и прикидывая, не пора ли найти ему замену. Она вернулась к кофейному столику и покрутила в руках, только что брошенные на него, визитки – директор частной пивоварни и начальник подразделения таможенной стражи. Пивоварню она сразу же порвала на мелкие кусочки и выбросила в мусорничек, а таможню спрятала в потайной кармашек чемодана.
Белым брючкам и индийской тунике из тончайшего бирюзового батиста этим вечером повезло больше, Натали решила «выгулять» их на ужин. Додик добрал настроения в баре и через час, разомлевший от жары, выцеловывал плечики своей даме сердца и звал замуж.
Замужество в планах его спутницы ни под каким пунктом не значилось. Она, вообще, подпустила его к себе с одной единственной целью получения главной роли в фильме, который он этим летом собирался продюсировать. Какой-то тягомотный и бесконечный сериал о жизни клана наркобаронов, где Натали надеялась сыграть жену самого главного барона – злодея и негодяя.
После ужина они отправились на танцпол, где Натали сорвала джэк пот – после ее чувственного соло, все мужчины, находящиеся в радиусе взгляда, готовы были ради нее на все. Додик, подогретый еще несколькими рюмками коньяка, по возвращении в каюту закатил ей глупую и бездарную сцену ревности. Он обвинял и упрекал, взывал и требовал объяснений, а под конец расплакался, как ребенок, сморкаясь и пряча красный разбухший нос в белоснежное корабельное полотенце.
Натали не оправдывалась и не пыталась его в чем-то переубедить, а просто ждала, когда закончатся претензии и упреки. Она давно привыкла и к сценам ревности, которые ей с завидным постоянством закатывали мужчины – к истерикам и битью посуды она относилась абсолютно спокойно, но чтобы слезы… Да еще такие по-детски безутешные, такие горькие. Это было впервые, и она растерялась, силясь определиться чего в ее душе сейчас больше: жалости или отвращения. Как ни странно, но, он-таки сработал, этот пресловутый материнский инстинкт. Ей, вдруг, захотелось утешить своего Додошу, прижать к груди, утереть слёзы, высморкать в безупречно-белое полотенце и может быть даже поцеловать пару раз, нежно и ласково, очень-очень по-матерински. Но, он не дал ей этой возможности, неожиданно перейдя от слез к угрозам. Маленький смешной и потный толстячок топал ногами и кричал, что «он не позволит ей так над собой издеваться, что у нее никогда не получится сделать его рогатым и, что она никогда не получит этой роли, если будет вести себя, как последняя шлюха».