Прыг-скок-кувырок, или Мысли о свадьбе - страница 3

Шрифт
Интервал


1. Зеленое желе и кусающиеся черепашки

И снится мне сон.

А в этом сне я лежу в постели под одеялом, в каких-то ничтожных дюймах от тела Картера. Пристально вглядываюсь в это распростертое тело, зеленовато-голубого свечения будильника на тумбочке у кровати едва хватает, чтобы видеть, как мерно поднимается и опускается у него грудь. Простыня едва прикрывает бедра мирно спящему, одной рукой прикрывающему глаза, а другую покоящему на подтянутом обнаженном животе. Медленно-медленно подвигаюсь по постели, стараясь не потревожить, пока не сближаюсь настолько, что чувствую, как жар его кожи обдает меня с головы до ног. Выпрастываю руки из-под одеяла и тянусь к нему ладонями. Касаюсь его гладкой мускулистой груди, скольжу пальцами вверх по его телу и… душу его так, чтоб не продохнуть было.

Ладно-ладно, это даже не сон. Скорее, если хотите, желание, нечто, что я воображаю, когда в кондитерской мало дел, когда стою в очереди в бакалейной лавке или, считай, всякий раз, когда каждый божий день, проснувшись, зеваю и меня всю ломит от недосыпа. Только я вовсе не собираюсь дать воображению увлечь себя. Я люблю Картера. Всамделе. Только иногда хоть монетку бросай: больше или нет я люблю спать.

Несколько месяцев назад я и не подозревала о существовании Картера. Ладно-ладно, я знала, что он существовал… где-то там, за радугой, в далекой-далекой земле жил себе да поживал. И в миллион лет не поверила бы, что мы когда-нибудь пересечемся, а проведенная с ним в колледже ночка-на-раз породит во мне сомнение. Оказалось, я ошибалась в обоих случаях. Далекая-далекая земля оказалась всего в нескольких милях от места, где жила я, а то самое, как я полагала, сомнение – оно что, хоть как-то его трогало? Так вот, к немалому моему волнению, и он, используя клише какого-нибудь шутовского любовного романа, многие годы тосковал обо мне и по всему свету разыскивал «ту, которая ушла прочь».

Это, между прочим, про меня, на тот случай, если вы не обратили внимания.

Вот она я, двадцатичетырехлетняя одинокая мать Гэвина (чудесный прощальный дар, какой я получила в признательность за свое сумасшедшее умение отделываться от девственности, йо!), и вдруг парень, которому я стихийным порядком отдала упомянутую девственность после очень заводной игры в пиво‑понг[2]