– Не совсем забастовку – не такую, как ткачи на прошлой неделе. Выполняли все свои обязанности как обычно. Все, кроме работы над двигателем.
– И что заставило их снова начать разбираться в проблеме двигателя?
Я смутно помню об остальных корабельщиках, чувствую глубокое молчание, то, как им неуютно тут стоять, но мое внимание полностью сосредоточено на Мараи.
– Старший умер, – просто отвечает она.
Старший, в смысле Орион. Он инсценировал собственную смерть, чтобы избежать настоящей – от рук Старейшины.
– После этого, – продолжает Мараи, – первый корабельщик Девин возобновил работу над двигателем. Но… теперь информацию скрывали еще более тщательно. Уменьшилось число корабельщиков, у которых был доступ к двигателю, и Девин был не совсем, так сказать, откровенен со Старейшиной. Заняв его место, я продолжала действовать, как он меня учил. Но… я начала замечать… несостыковки.
– Несостыковки?
– Разные странности, – кивает Мараи. – Некоторые поломки в двигателе казались новыми – как будто намеренными и сделанными недавно. Пропали все записи о прошлых работах – поскольку нам так и не удалось их восстановить, мы предполагаем, что их уничтожили.
Получается, Девин обманул свою же ученицу. Что бы ни сказал ему Орион, это изменило все, заставило его скрывать информацию от собственных подчиненных и от Старейшины. Когда-то Орион сказал мне, что «Годспид» летит на автопилоте, что может добраться до Центавра-Земли и без нас. Зачем он это сказал, если знал, что двигатель в еще худшем состоянии, чем считалось?
– И Старейшина тоже начал догадываться, так? – спрашиваю я.
Мараи опускает взгляд на свои руки.
– Обязанность Старейшины – заботиться о людях. А о корабле заботятся корабельщики. Но незадолго до… до смерти он, думаю, действительно понял, что что-то не так.
Обеими руками тру лицо, вспоминая, как впервые услышал об этом. Как Старейшина все больше и больше времени проводил на уровне корабельщиков в последние недели перед тем, как Орион убил его.
Как долго это уже продолжается? Старейшина говорил, что я должен прежде всего думать о людях, но не может быть, чтобы мы единственные из Старейшин догадались, что и о двигателе тоже нужно задуматься. А что остальные? Все нити ведут к так называемой Чуме, к зарождению лжи, к изобретению фидуса. В какой-то момент между Чумой и сегодняшним днем правда потерялась, и мы – все мы, и я, и Старейшина, и корабельщики, и остальные, одурманенные фидусом или нет, – позволили себе слепо верить в то, что нам говорили другие.