Пианист. Долго и счастливо - страница 13

Вадим обнял Милу, она и в самом деле вошла в семью. Окончательно и бесповоротно. И так они стояли высоко на хорах — счастливые. А Шуберт удивлял всех ожидаемым и всегда таким неожиданным мажором в коде.

За сценой царило постконцертное оживление. Во всех артистических пересмеивались, переговаривались, на инструментах уже больше никто не играл — слышались только голоса. Мараджанов, как обычно, общался с публикой в верхнем фойе, подписывал программки, это могло занять достаточно много времени. До нового года оставалось двадцать минут, кое-кто из музыкантов поспешно собрался и убежал домой, но большинство осталось.Роза переоделась и теперь в свое удовольствие занималась сервировкой новогоднего фуршета, оркестровые девочки ей помогали, а мальчики в основном мешали. Трое вообще уселись с края стола, разложили деревянную коробку-поле и начали партию в нарды.— Ну вот, не наигрались! — возмутилась одна из скрипачек.У Мараджанова в оркестре женщин было не так много и, как ни странно, больше в духовых, чем в струнных.— Конечно, не наигрались, постоянно антракт заканчивается, когда я почти выиграл. — Один из игроков был ударником. — Вот когда я в Мариинке работал, там, бывало, паузы на половину действия. Бумкнешь в литавры и пойдешь в фойе при яме. Вот где поиграть-то можно было, а тут со сцены не уйти.— Так ты зачем из театра ушел? — поинтересовался тромбонист, кидая кости. Оба музыканта были примерно одного, уже зрелого, возраста. Выглядели обыденно, даже и бледно без фраков и манишек, в цивильных скучноватых костюмах. Кто бы мог сказать, что только что этим людям рукоплескал стоя большой зал филармонии.— Сам позвал, я и ушел. — Ударник в свою очередь бросил кости, удовлетворенно ухмыльнулся и подвинул фишки. — А мы вот так.— Что вы тут расселись, действительно, — заругалась Роза, — сейчас сам придет, а у нас еще не готово. Новый год на носу! Кто будет шампанское открывать?— Боря, — в один голос произнесли мужчины, и следом за этим грянул взрыв хохота. Засмеялся и Лиманский. Он стоял с Милой у окна, немного поодаль от общей компании.— А что смешного? — спросила Мила.— Я сам не присутствовал, но знаю про этот случай. Не в прошлом году, раньше было. Боря, тромбонист наш, он всегда хвастался, что любую бутылку откроет. И вот попалась ему отечественная, крепко закупоренная, кажется, это был «Лев Голицын». Он не открывался так легко. Боря и тряс, и по дну стучал. Никак. Тогда он решил посмотреть, что там за пробка, а она и вылетела ему прямо в глаз.— Боже мой! Что ж смешного?! — Мила даже руками всплеснула. — Без глаза человек мог остаться.— Это да. Тогда-то все испугались, но сейчас смешно. — Вадим отвел белую маркизу, выглянул на улицу. — Смотри, а народ ходит, не все дома новый год встречают. Хотя и мы не дома. Надо было уехать?— Почему? Разве ты не хотел остаться?— Не знаю… Родители звали. Но Захара от оркестровых не оттащишь, а без него куда я поеду?— Он хороший. А я боялась его. Где он?— Они там с библиотекарем наверх пошли в нотах рыться, Захар ищет вечно редкое что-то для учеников. Тебе его нечего бояться. Это он меня все время ругает.— Неправда, — Мила тоже смотрела на улицу, — он тебя очень хвалил. Говорил, что ты играл гениально. Смотри, смотри, кто-то еще елку несет! Вон мужчина побежал. Не успеет нарядить... А на сцене елка какая красивая!— Да, на Новый год здесь всегда наряжают. Дневные концерты бывают и для детей.— Жалко Славик во Владимире остался, — вздохнула Мила. — Послушал бы тебя, он очень хотел. В прошлый раз его в зал не пустили.Лиманский понял, что Мила вспомнила не только Славика, но и Тоню. Скучает по ней, наверно.— Еще наслушается, я в Москве раза два в год всегда играю, а Славик с матерью туда переедут.— Ты уверен?— Без вариантов, Милаша, если Антонина хочет, чтобы был толк, то надо переезжать и готовиться серьезно. Поступить в ЦМШ мало, там еще удержаться надо. Я бы не хотел там учиться.— Почему?— Кузница юных вундеркиндов. В начальных классах фортепианного отделения одни Моцарты. А потом вырастают, и все. Удивлять уже нечем. Детей жалко, их не учат, а демонстрируют.— А чего это вы там стоите в уголке, молодожены, от коллектива откалываетесь? — прервал разговор Вадима и Милы Василий Евгеньевич.— Правда-правда, ну-ка, тащи их сюда, — ударники сложили коробку с нардами, — мы еще и не познакомились. Как вам наша компания? — спросил Милу один. У него была шкиперская бородка с проседью, замечательные оттопыренные уши и трогательная блестящая лысина, по краям украшенная аккуратно подстриженными волосами, тоже седыми. Если бы не озорной быстрый взгляд, ударник походил бы на благообразного монаха. Но глаза выдавали балагура и любителя похохмить. Второй ударник обладал густыми длинными волосами, тщательно уложенными, и Мила подозревала, что завитыми. А взгляд у него был задумчивый, черты лица благородные, рост высокий. Бородатый был пониже.— Что вы пристаете? Дайте освоиться! — возмутилась Роза. — Не обращайте внимания, — сказала она Миле, — это они все на взводе после Россини. Но как сыграли!— Чудесно сыграли! Я все ладони отбила, — призналась Мила.— Вот видите, Роза Ибрагимовна! А вы спорили! «Не надо Сороку-воровку», — встрял Василий. — А на ура ведь прошла!— Не академично, — не уступила ему Роза, — но гениально. В Новый год можно. А вообще — нет.— А это вы самому скажите «нет», — подначил Василий.— Это как современное искусство, — потер руки бородатый ударник, взглянув на фуршетный стол. — Вот я был в Германии на Берлинале…— Ой, только не начинай, Петр Терентьевич, про Берлинале твое все уже знают, — замахал руками Василий. — А что современное искусство, оно как в том анекдоте про мужика со свечкой.— Вася, заткнись! Про нас что подумают новые люди? — укорил длинноволосый ударник. — Тем более дама! Мы же заслуженный коллектив, а ты… со свечкой.— А что, там темно было, в театре свет погас, а публика в зале не понимает ничего, современное же искусство. А тут мужик со свечкой… ха-ха-ха… а они думают, может, задумка режиссера, что он голый…