– Игнес Эванс.
А вскоре миссис Эванс уснула здоровым сном, оставив меня на руках няни, с одним, пока что единственным знанием – моим именем.
Очень странно это, родиться, и начать жить.
Потом дни, недели и месяцы стали расти, как узоры на снежинке, летящий вниз на землю, превращаясь в года. Сначала мне исполнился год, затем два года. Зачем я это пишу? Просто, Тедди, мне подумалось… Впрочем… Я почти не помню того времени. Какие-то воспоминания иногда появляются, но их так мало, что даже жалко.
Я помню отца, он сидит в кресле и задумчиво водит пальцем по своим рыжим усам. Иногда, когда хотелось пошалить, я тянула руку к его лицу, чтобы дернуть за усы. Но отец, хоть и с улыбкой, отводя мою руку, смотрел на меня сурово.
– Хватит, Игнес, – говорил он.
Маму в своем детстве, я помню больше, чем папу. Ее характер сложнее описать, чем характер отца. Ее можно представить и легкой, и тяжелой, насколько так вообще можно представить натуру человека.
Как образ отца запомнился мне в виде задумчивого, чем-то раздосадованного человека, но цельного, так и образ матери – четкий, но одновременно раздваивающийся… Не могу понять. Образ матери – будто разбитая пополам чаша, не склеить, но едино.
Однажды, когда я, двух лет отроду сидела за столиком, где меня обычно кормили (это я отчего-то хорошо помню), от нетерпения стала стучать ложкой по столу. Сейчас я расцениваю это как нечто раздражающее, то есть, как и моя мама тогда. К слову сказать, кухарка в тот день попросила выходной, а няня должна была прийти позже. Полагаю, ей пришлось тяжело. Не помню, где был ты Тедди. И… Я была ребенком, думаю, это уже оправдание? Хотя, не хотелось бы оправдываться.
Ложка стучала о поверхность стола, а мама хмурилась, готовя мне еду. Я видела ее лицо, видела, что ее злят эти звуки, но не понимала этого.
В конце концов, она выкрикнула:
– Игнес, прекрати!
Она крикнула это громко, но я ее не испугалась. Во мне проснулся какой-то странный, неосознанный азарт, и она, еще злее, закричала:
– Прекрати! Прекрати!
И злобно стала помешивать ложкой в котелочке, где варилась моя каша, злополучная, надо сказать.
Я упорно стучала. И вот, она, бросив свою ложку куда-то в угол кухни, равнодушно (а миг назад, ее глаза метали молнии!) взглянула на меня и начала танцевать под стук моей ложки.