Наташа Невельская впервые пригласила Горяева к себе домой, сказала, что у ее отца день рождения. Горяев понимал – ему устраиваются смотрины – и неожиданно для себя волновался. Надел свой лучший темно-синий костюм, повязал скромный галстук и вечером явился с цветами и бутылкой марочного коньяка.
Дверь ему открыла Наташа и принялась непонятно чему смеяться. Провела его в столовую и, давясь от смеха, объявила:
– К нам прибыл Евгений Максимович Горяев, прошу любить и жаловать. А вот это мой отец Семен Николаевич Невельской, а это, соответственно, моя мама Ольга Ивановна.
Горяев направился к сидевшей в кресле седовласой женщине, склонившись, поцеловал ей руку и вручил цветы. Потом подошел к отцу – высокому моложавому мужчине, одетому совсем не по-праздничному, на нем была затрепанная штормовка.
– С днем рождения, Семен Николаевич… – когда они здоровались, Горяев чуть не уронил бутылку.
– Не могу поблагодарить за поздравление, эта дата моя зимой, но вы не смущайтесь, это вечные Наташины штучки…
Хохотала Наташа. Смеялся отец. Благосклонно улыбалась мать. Горяев не знал, что сказать.
– Ну что ж, собрались три итээра, можно открывать производственное совещание, – смеясь, сказал Невельской. – Прошу. Повестка уже на столе.
Горяев сидел рядом с Невельским, и тот настойчиво не давал его рюмке стоять пустой. Евгений Максимович к спиртному был равнодушен.
– Ей-богу, не хочу такую вкусную еду портить, можно я больше пить не буду?
Ольге Ивановне это явно понравилось, она сказала мужу:
– И тебе надо бы остановиться…
– Лето что-то мокрое, – не отвечая ей, сказал Невельской Горяеву.
– Наверно, это плохо для урожая, – отозвался он.
– Лично мне на стройке нужна затяжная и теплая осень.
– Представляю, как трудно там у вас в сибирские морозы, – посочувствовал Горяев.
– Да, и людям трудно, и дополнительная возня с бетоном…
Только стал налаживаться разговор, вмешалась Ольга Ивановна:
– Ну что вы, ей-богу, все о деле да о деле? Я не итээр, и мне скучно, – сказала она капризно, со знакомой Горяеву Наташиной интонацией. Они были и внешне схожи, только у матери некогда красивое лицо от времени высохло, поблекло, а острый птичий нос придавал ему еще и недоброе выражение. И видно было, как боялась ее подававшая к столу старушка, которую все звали Ксенечка.