- Миша, что делать? – всхлипнула я.
- Ничего, – тихо ответил он, – разве что молиться? Больше ничего
не сделать. Сходи к отцу Евгению. Закажи и отстой молебен о здравии
раба Божьего Ромэра. Не психуй, сестра. Значит, это так должно было
случиться. Там, – он указал наверх, – всё знают. Теперь ты тоже
чувствуешь это – вину. Ты сможешь понять его теперь. Вот же…
Подожди – это цветочки сейчас. Дальше будет хуже – ты полюбишь его,
да-да – заочно. Ты будешь вспоминать каждое его слово, жест,
взгляд. Замирать от воспоминаний о прикосновениях. Ты станешь
сравнивать его с другими и поймешь, что другого такого нет и
никогда не будет. Ты станешь искать на платье место, к которому
прикасались его руки и покрывать его поцелуями. И знать, что ничем
ему не помочь, ничего уже не исправить – то, что чувствовал он. Это
будет страшно. Сейчас – цветочки, – повторил он.
- Откуда ты это знаешь? – прошептала я, безоговорочно веря
ему.
- Догадываюсь.
- Зачем? Зачем, Миша? Лучше бы я не знала.
- Нужно. Тебе необходимо взрослеть. Не дрейфь, мелкая,
прорвемся. Тебе не кажется, что это только начало? Если бы конец,
все было бы иначе.
- Как? - замерла я.
- А я знаю? Иначе: легче, проще. Без страстей и испытаний
чувств, без трагедий и травм – физических и душевных. Вас ведут, но
ведут так сложно - что-то будет еще. В любом случае, все решится
позже. И именно тогда то, что случится, будет окончательным. Нельзя
будет ошибиться. Но ты будешь готова, ты справишься.
- Откуда ты все это знаешь?
- Догадываюсь, анализирую, предполагаю. Это логика, бестолочь.
Что с тобой говорить?
Мы еще долго сидели в наступающих сумерках. Печаль и надежда
витали над нами. Говорить больше не хотелось. Усталость навалилась
страшная. Я постелила папе с братом на диване, разложив его, а мы с
мамой легли в спальне. Я повернулась к ней спиной, а она гладила
меня по голове, почесывала спинку, как я любила в детстве. Через
два дня они улетали на гастроли.
На следующий день утром все казалось не таким уж и страшным.
Сказанное братом – просто логическими выкладками, не лишенными
смысла. Я еще там чувствовала вину, но немножко, совсем чуть-чуть.
Так почему его слова должны заставить меня мучиться? Факты не
изменились, а его домыслы… Я гнала от себя все мысли о молодом
графе и мне это удавалось. Он не белый и не пушистый и та блондинка
на балу – не его ли действующая или бывшая пассия, приревновавшая
ко мне?