– Стала бы я тебе кофе предлагать, – странно хмыкнула Одетта и наклонила носик кофейника над одной из чашечек. – Это коньяк. Настоящий, десятилетней выдержки. И не надо делать такое лицо. Поверь, я не единственная Гончая, кто плевать хотел на некоторые из законов нашего правительства.
Кто бы сомневался. Студенты частенько забывали об обязательном сухом законе для Гончих, но чтобы распивать с преподавателями, а тем более с ректором… С другой стороны, кто я такая, чтобы отказываться от коньяка, который мне к тому же ещё не доводилось пробовать? Да и как бы… Приютские могли себе позволить разве что бутылку дешёвого вина на Новый год, ну, может, ещё стопку самогона, такого зловонного, что перед тем, как его выпить, надо было двумя пальцами нос зажать.
– Да? – осторожно взяла протянутую мне чашечку и принюхалась. – Боже…
Запах был просто невероятный. Здесь была и капелька цветочной ванили, и вязкая сладость чернослива, и терпкость дубовой коры…
– Боже! – никогда в жизни мне не приходилось обонять ничего подобного.
– Я знала, что тебе понравится, – усмехнулась Одетта. – На вкус он тоже прекрасен. Попробуй, не пожалеешь.
– Пьяная стану, – неуверенно возразила, облизывая губы.
– От двух глотков? Я тебя умоляю! Впрочем, как хочешь. Мне и самой зачастую достаточно лишь аромата…
Женщина вдруг нахмурилась каким-то своим мыслям и, повернувшись ко мне в профиль, задумчиво посмотрела в окно. Часы на стене размеренно отсчитывали ход времени, и пространство кабинета какое-то время заполняли лишь их басовитые «таки» и заискивающие «тик-тики».
– Так. Тик-тик, – бормотали старые ходики, не электронные, а самые настоящие, со стрелками, арабскими цифрами, двумя гирьками на цепочках и, наверное, даже кукушкой, которая в нужный момент выскочит из-за резной деревянной дверцы. – Так. Тик-тик.
В затянувшемся молчании я вновь почувствовала себя неуютно, в сотый раз пожалев о своём импульсивном решении обратиться за помощью к ректору. Может, уйти потихоньку, пока она задумалась?
– Ну что? Немного очухалась? – будто услышав мои мысли, женщина встрепенулась и внимательно всмотрелась в моё лицо. – Вижу, что, да. Вон, даже румянец на щёки вернулся.
Я фыркнула. Вот уж дудки! Никакого румянца у меня и в помине не было – слишком кожа смуглая, даже от стыда никогда не краснею, а, как говорит Неска, кирпичневею. Но в общем и целом Одетта была права. Мне и в самом деле стало лучше. Настолько, что я смогла выложить все, не срываясь на ненужные эмоции и злые слёзы.