— Мы записали тебя в школу, так что через месяц готовься, —
подмигнул отец, — нечего бездельничать.
Конечно же, бездельничать! — хотел было возмутиться я, но
вовремя остановился, уловив нотки грусти в глазах матери.
— Твоя учеба оплачена полностью, как и учеба у Макото-сана.
Возьми кредитку, — через стол пролетел пластмассовый прямоугольник,
— пользоваться умеешь, — утвердительно произнес отец, — надеюсь на
твое благоразумие.
— Так вы же только на неделю? — Я обескураженно рассматривал
логотип «Визы» на черной поверхности.
— Мало ли что, — уклончиво ответил отец.
— Все будет хорошо, — подбодрила мама и взяла меня за
руку.
Следующий день я сохранил в памяти навсегда. С самого утра и до
поздней ночи мы носились по городу, объехали множество мест, а
самое главное — были обычной счастливой семьей. Я изображал из себя
гида и служил переводчиком под насмешливыми взглядами матери, пока
отец не разразился длинной речью на чистом японском, устав
подхихикивать над особо удачными моими переводами. Я даже не
расстроился: уж сильно утомительное это дело — думать на русском, а
говорить по-японски. Словом, отличный был день, даже дядя Гриша под
конец поучаствовал — шумная компания хотела было завязать беседу с
родителями, но внезапно им стало очень-очень плохо, а дядя вызвал
им скорую. В суете дядя Гриша подарил мне еще одну кредитку, с
пин-кодом, приклеенным на тыльной стороне, а под самую ночь еще
один прямоугольник пластика незаметно положила мама. Вернее, это
она считала, что незаметно, но после занятий с сэнсэем моя
чувствительность стала чуть ли не болезненной, потому я не особо
любил большой город. Ночь перед отъездом родных практически не
спал, душу рвали тоска и желание умолять отца никуда не ехать, но
кто послушает глупого ребенка? Вся возня с кредитными картами (а
утром нашлась четвертая, уж и не знаю от кого), помноженная на
отъезд дяди Гриши и вроде как короткий срок разлуки, вызывала
ощутимую тревогу.
Как оказалось, не напрасно.
Через полгода после этого разговора я официально принял тот
факт, что они не приедут. Ко мне в свое время подходил и Макото, и
друзья отца с родины. Все они пытались мягко намекнуть, стараясь
особо не травмировать, что родных больше нет; никого — ни отца, ни
матери, ни дяди, ни его друзей. Я не верил, ждал, однако со
временем пришло смирение.