Макнейр, по слухам, свою руку чуть не отрубил, благо топор
всегда при нем, но не успел — потерял сознание. Малфой визжал и
бился в истерике, раздирая в лоскуты рукав и остервенело царапая
собственную руку. Кто-то откусил себе язык, кто-то раскрошил в пыль
зубы и даже вывихнул челюсти, сдерживая крики… Так что спасительный
ремешок из штанов Чарли был очень кстати. Черная метка Темного
Лорда умирала долго и страшно, сводя с ума и забирая с собой самых
верных последователей.
Завыла-заплакала над телом Барти Крауча верная Винки, и
Краучу-старшему пришлось ломать голову, как и куда спрятать тело
сына, который вроде как умер уже… Сошла с ума и впала в кому
Беллатриса Лестрейндж. Зарыдал от счастья и сплясал «барыню»
счастливый Антошка Долохов. Снова с потрохами выдал себя Питер
Петтигрю, когда крыс Персика завизжал и заметался от боли и, не
выдержав пытки, перевоплотился, став человеком. Случилось это на
обеде посреди Большого зала. Благочестивый Билли, увидев данное
непотребство, крайне возмутился и огрел крысоподобного типа хорошим
таким Кофундусом, а профессора Кеттлберн и Флитвик любезно добавили
Инкарцеро, спутывая тощего толстяка аки мумию.
И воспарила в небеса ничем не удерживаемая более душа Тома
Реддла в далекой маленькой Албании.
Северус осторожно выдохнул, чувствуя, как отступает боль.
Расстегнул и задрал рукава мантии и рубашки, посмотрел на руку —
чистая белая кожа и никакой Черной метки. Поднял глаза и увидел
перед собой внимательные лица Чарли и Лучика. Глубокомысленно
сообщил им:
— Всё кончено, Темного Лорда больше нет.
Чарли и Лучик сделали вид, что поняли — старательно закивали. А
на каменной площадке призывно заблестели реликвии основателей,
избавленные от скверны в очищающем пламени святого змея и
восстановленные заново его же огнем: крутобокая чаша Пенелопы
Пуффендуй из червленого золота и синяя-синяя хрустальная диадема
Кандиды Когтевран с серебряным орлом на навершии. Кольцо и медальон
с дневником превратились в белый пепел, который медленно, словно бы
раздумчиво, развеивал тихий осенний ветерок. И только камешек
остался почти целым, маленький, черный и восьмигранный, его рисунок
отныне пересекала трещина — память о пережитом очищении. Его не
стали трогать, оставили в лесу. Позже пробегающая через луг косуля
пнет его копытцем и смахнет в узкую ложбинку меж корней большой
ели, и никем не узнанный Воскрешающий камень навеки исчезнет из
мира и из памяти.