Шварцберг. ноябрь 1813 года
– Генрих! Как вы можете покинуть замок в это время? Наш сын
совсем мал! И эти слухи о французских дезертирах в окрестных лесах.
Мне не по себе.
Софи даже сама не могла понять, почему она так нервничает именно
сегодня. Отлучки мужа были совсем нередки. Война уже откатилась
далеко. Она давала о себе знать только иногда, главным образом
всякими слухами. Вот только погода стояла странная. Тишина, вся
природа поддалась тишине. Ни ветра, ни дождя. И необыкновенная
красота лесов внизу, с не облетевшим узором разноцветных
листьев.
– Дорогая! Но я как раз и хочу, чтобы у нас разместили хотя бы
небольшой гарнизон. И потом, с тобой остается Вахт и слуги. Ты же
знаешь, наши люди вооружены. Закроете ворота и не будете никого
впускать.
Конечно, Генрих, как всегда, говорил разумные вещи. Но тревога
не отпускала. Что-то глубоко внутри протестовало против его
отъезда.
Барон уехал. День проходил за днем. Она практически не покидала
комнатку сына, только для прогулки по замковому двору. Маленький
Генрих был на удивление спокойным ребенком. Во время его сна она
пыталась читать, но несколько раз ловила себя на том, что
совершенно не помнит прочитанного. На сердце словно лежала тяжесть,
и даже вид камня, который Софи иногда вынимала из шкатулки, не
приносил обычного умиротворения.
Ее разбудили выстрелы во дворе. Один, второй. Она зажала уши.
Хотелось забиться в угол, но она не могла. Затем трескотня затихла,
и слышался только крик на французском, переходящий в кашель и
стон:
– Merde. Jesuisblessé. (Проклятье, я ранен! – фр.)
Внизу раздались тяжелые удары в дверь. “Куда мне бежать?
Конечно, к сыну!” Это она думала уже на бегу, но, сделав всего
несколько шагов по коридору, почему-то заколебалась. “Камень!” Она
уже бежала в другую сторону, а внутри клокотала, искала выход
сила.
Дверь была приоткрыта, и она переступила через порог,
переполненная мощью и гневом.
Ворвавшись в комнату, будто ураган, она столкнулась буквально
лицом к лицу с управляющим Вахтом, который держал в руках открытую
шкатулку. На его лице застыла совершенно неуместная, глупая
улыбка.
А у стены стояла давняя гостья. Она сразу узнала ее. Все та же
легкая, презрительная усмешка на безупречном, но страшно бледном
лице. А в руках, в руках ее камень.
При виде Софи глаза француженки засияли торжеством, и она сжала
амулет в ладонях.