–
Эта гитара не продается,
– услышал Франсиско слова, которых не ожидал. Он уже продумывал в уме варианты, где раздобыть недостающую сумму, если хозяин запросит слишком высокую цену, но совершенно не был готов к такому отказу.
–
Почему?
– спросил музыкант.
–
Эта гитара принадлежала моему сыну. Она мне дорога как память,
– сказал продавец, и в голосе, треснувшем вдруг, как рассохшаяся древесина, Франсиско услышал не железные нотки уверенного отказа, а боль безутешного отца.
–
Как его звали?
– спросил слепой не столько из любопытства и сочувствия, сколько из‑за нежелания расставаться с той идеальной напарницей, поиски которой оказались такими нелегкими. Он чувствовал себя как несчастный влюбленный, узнавший, что муза из его снов оказалась замужем. Его пальцы жадно вцепились в гриф, словно он боялся, что продавец силой отнимет у него инструмент.
–
Алехандро.
–
Сожалею,
– выдавил Франсиско, делая над собой усилие, чтобы разжать пальцы.
–
У меня есть другие отличные инструменты, даже гитара мастерской великого Торреса, если вы пожелаете…
–
Нет,
– качнул головой музыкант, нащупывая трость, чтобы уйти. Продавец, поняв его настроение, сунул ему в ладонь кожаный мешочек с деньгами. Франсиско машинально убрал его в карман и, уже сделав пару шагов по направлению к наполненной звуками улице, остановился и попросил:
–
Можно я на ней сыграю? В память о вашем сыне?
–
Да,
– услышал он после паузы, в которую, видимо, продавец принимал нелегкое для него решение.
Франсиско сел на предложенный стул, тронул струны и удовлетворенно вздохнул. Он и гитара, будто родные души, опять встретившиеся в новой жизни, узнали друг друга.
Она отзывалась под его пальцами нежным звучанием, вызывающим воспоминание о прикосновениях материнских ладоней к младенцу, баюкала, как колыбельная песня. Счастье, тихое и уютно неяркое, будто огонь свечи, расцветало теплой улыбкой на губах Франсиско. А гитара дальше рассказывала ему историю своего прежнего владельца.