– Кучук-бей не позволит. Он мой должник: я отпустил из плена двух его племянников… Такое не забывают. А этот пояс надень на себя под шаровары и береги как зеницу ока! В нем зашиты золотые монеты – польские злотые, английские гинеи, испанские дублоны. Думаю, хватит. И для выкупа за Нестора, и тебе на дорогу. Пояс старый, незавидный, но, сам понимаешь, цены немалой…
Пояс действительно выглядел невзрачно – потертый, обшарпанный, но когда Звенигора взял его в руки, то почувствовал его тяжесть.
– Сколько тебе надо времени на сборы? Мне хочется, чтобы ты выехал немедленно и никто не проведал бы о цели твоей поездки. Товарищам скажешь – посылаю тебя с письмом к гетману Самойловичу.
– Чего казаку собираться, – ответил Звенигора. – Я уже готов.
– Вот и хорошо. Конь ждет тебя у крыльца.
– Спасибо. Будь здоров, батько кошевой! Будь здоров, кобзарь! К весне ждите меня назад!
– Удачи тебе, Арсен! – Серко обнял казака и троекратно поцеловал его.
Звенигора затянул под сорочкой пояс, вышел на крыльцо. Джура уже держал за повод молодого горячего коня.
Казак быстро сбежал с крыльца, вставил ногу в стремя и лихо вскочил в седло. Застоявшийся конь затанцевал под ним, запрядал ушами.
Чтоб не вдаваться в долгие разговоры с товарищами, Звенигора лишь на миг остановился возле компании.
– Прощайте! Кошевой посылает к гетману с письмом. По дороге заверну и в Дубовую Балку!
– Счастья тебе, сынок! – прогудел охмелевший Метелица.
Звенигора, не слезая с коня, еще раз поклонился товариществу и тронул поводья. До ворот его проводили Секач и Товкач. Там друзья расстались. Секач и Товкач поспешили назад, чтобы перехватить еще по ковшу горилки. А Звенигора оглянулся, окинул взглядом широкую площадь, шумливую толпу казаков, низкие мазаные курени и выехал из крепости.
Первый и второй день миновали без происшествий. Ночевал Звенигора на хуторах у знакомых казаков. Ехал степью, прямиком.
Стояла сухая солнечная погода. Морозы ослабели. По утрам холмистая равнина до самого горизонта мерцала сизым инеем, который густо покрывал пушистый ковыль, степной камыш и чахлый колючий бурьян. Днем становилось тепло, иней сходил, и степь сразу чернела, навевая тоску и грусть.
На третий день, в полдень, Звенигора увидел впереди темно-серый дым. Он призрачными вьющимися столбами поднимался из-за горы и устремлялся высоко в голубое безоблачное небо.