- Ты,- зашипела чертова тварь, прервавшая сое веселье, ты, гад. Ну, конечно.
Я сфокусировал зрение на морде диверсантки и проследил ее взгляд. Ухмыльнулся, поняв куда она смотрит, и при этом пунцовеет своими похожими на наливные яблочки, хомячьими щеками, и пошел к этой дуре расслабленной походкой. Ну да, на мне же нет даже нитки.
- Повезло тебе, детка. Я сегодня в ударе, а Миш? Голый Холод, звучит как песня. Какого хрена ты зздесь забыла?
- Не подходи,- пропищала толстуха, наряженная в униформу отеля и выставила вперед махрушку на палке, которой обычно стирают пыль.- Я убираться пришла. Думала нет тут никого. Ну пустите меня, дяденьки.
-Ну как можно отпустить такую прилежную работницу? Лягушонок, ты пришла очень вовремя. Как раз к началу оргии. И костюмчик у тебя для ролевых игр - что надо, — И зачем я ее пугаю эту глупую жируху? Как черт толкает, ей-богу. Надо просто отпустить несчастную косячницу. Просто баба от прилежности своей перестаралась. Или нет? Черт, а ведь я ее где - то видел. Ног де? ? Мать твою, да это же...
- Отойди, а то я загоню пипидастр тебе...- вякнула "Промсарделька". Сама пришла.
Миха хрюкнул, и я понял – едва сдерживается, чтобы не заржать, паразит.
-Куда? – прошептал я, подойдя вплотную к пахнущей, почему – то, яблоками курочке. Согнулся в три погибели, чтобы она услышала. – Куда загонишь? Э нет, лягушонок. Тут у нас вход рубль, а вот выход...Зачем явилась?
Девка всхлипнула, сделала шаг назад. Подскользнулась и... Я взвыл, когда чертова пылевытиралка врезалась мне в пах. Мир взорвался миллионами радужных искр. Толстуха свалилась в огромную лужу и скуля, поползла к выходу. Ну, мать ее за ногу и денек. - Обыскать,- прорыдал я, вертясь на месте, словно огромный бородатый, голый волчок. – Эта овца не просто так тут. Остальные все - вон. Вон, мать вашу. И мне, Мишка, пузырь со льдом. Быстро. Девку закрыть в кабинете, пока в себя не приду. Я сам ее допрошу.
Когда смогу. Если вообще смогу.
Зинаида
Зеркала беспощадны. Я уставилась на себя в волшебное стекло, борясь сразу с несколькими желаниями: зарыдать в голос, убиться с разбегу об стену и сожрать плюшку, ну такую, сахаром присыпанную и чтоб много – много масла.
С серебряной глади псише, стоящего в темном углу, похожей на пенал, отельной раздевалки на меня смотрело нечто из фильма ужасов про зеркала. Только там это самое нечто было тощим до безобразия. А в моей версии, оно пылало жизнью и жизнерадостной полнотой не свойственной бабайкам.