Но и многие из тех, кто покидал Светоч после пятого курса, через несколько лет возвращались, чтобы продолжить обучение, имея за спиной опыт и звонкую монету. И те и другие далее были скорее вольными слушателями, потому что сами выбирали чему и как им учиться. Им предоставляли лаборатории и библиотеки, профессора набирали себе группы, чтобы дальше сеять знания, но после этих занятий экзаменов уже не следовало. Их сдавали только те, кто претендовал на знак Ордена следующей ступени, когда решали, что достаточно набрались знаний и сил.
А вот с четвёртого по пятый курсы студенты были обязаны сдать экзамены по всем предметам, что были. Эстэриол никогда не сокрушался по этому поводу, ему-то что? Он был фанатом науки. Но среди его однокурсников я слышала пару недовольных вздохов, когда профессор Азамикур объявил о предстоящем экзамене по теории магии.
К слову, на следующем курсе – четвёртом – у студентов уже появлялась некая свобода: они могли выбрать восемь из семнадцати предметов, которые хотели бы изучать дальше. Так они могли выбрать будущую специализацию и определиться, каким именно способом будут вытягивать из клиентов денежки на пропитание. Хотя ноябрь наступил недавно, и до следующего курса Эстэриолу предстояло ещё больше полугода учиться в обычном режиме, он уже весь извёлся, решая, какие же предметы он хочет изучать дальше.
Он не сомневался только в половине: ментальная магия, пространственная магия, трансформация реальности, магия стихий. Первые три предмета, кстати, относились к той самой высшей магии, о которой нам рассказывал профессор. Но что делать с остальными, и как из них всех выбрать всего четыре, Эстэриол не знал. Потому что и магические языки, и теория божественной магии, и плетение заклинаний прельщали его ничуть не меньше, чем управление энергией, предметная магия и алхимия. Его интересовали даже общие предметы типа философии, истории и углублённого правоведения, которое они и так зубрили первые два курса по пять часов в неделю. Теорию магии он тоже обожал, а к заговорам и музыкальной магии относился с трепетом, хоть и не считал эти предметы особенно важными. Травничество уважал и любил, хоть занимался им редко – без практики на природе это было сложно, а времени катастрофически не хватало. В одном он был уверен: чтение судеб ему вообще ни к чему, так что пока в списке предметов, прилепленном над моим любимым зеркалом, вычеркнут был лишь один.