Но-о-о… Кажется, сегодня мои усилия не пропадут втуне. Видимо, я
измучила Костю настолько, что он сейчас ждать уже не готов, потому
что сейчас он прижимается к моим волосам лицом, а сам опускает
ладони на мой живот и притягивает к себе.
Я растворяюсь в нем, в его таких сильных (а я и не замечала
раньше) руках, в его тепле и хриплом дыхании. Он обнимает меня, он
жадно дышит мной, а я прижимаюсь к нему спиной, по-прежнему не
раскрываю глаз.
Мой крепкий, мой надежный. Как же я тебе благодарна, что ты у
меня есть. Обними меня еще крепче. Отпугни от меня этот чертов
призрак прошлого, что тянет за живые, еще недооборванные нити моей
души. Не хочу думать про Варламова, хочу думать про тебя. Про твои
ласковые ладони, мнущие шелк моей комбинации, про твои горячие
губы, впивающиеся в мою шею.
Боже, никогда еще Костя так близко не попадал к точке, от
которой я прямо ахаю от удовольствия. И волнение, предвкушение –
прокатывается по моим венам волной горячего жара. Хорошо как… Так,
стоп!
Его подбородок неожиданно колется и именно поэтому я и
вздрогнула, и напряглась. Нет, Костя, бывает, не бреется дня по
два, но во-первых – я же целовала его в машине. Я же касалась
собственными ладонями гладко выбритых щек. А во-вторых, уровень
колкости – не двухдневной щетины, уровень колкости – выбритые по
всем правилам эспаньолка и усы. Я знаю! Я пять лет была замужем за
бородатым придурком.
Я дергаюсь, поворачиваясь лицом к мужчине, что меня обнимает. И
встречаю взгляд серых глаз Варламова. Сердце пропускает удара
два…
Что делать, когда мозг отключается до состояния комы? Что
делать, если ты знаешь, что тебе нельзя, а твои ноги шагают к ней,
твои руки прижимают её к себе, и все что ты можешь – это не рвать
на ней эту чертову ночнушку прямо сейчас. Нельзя! Это – точно
нельзя. Но удерживать себя сложно. Очень. Лично я не могу удержать.
Меня тянет к Полине, будто маленький гвоздик к магниту.
Полли. Моя Полли.
Красивая. Желанная. Заветная.
Моя, моя, моя. Это хочется рычать, жадно стискивая её в своей
хватке. Хочется. А надо, чтобы мне перехотелось.
И я ведь молчу. И делаю это совершенно осознанно. Я прошел к
ней, не говоря ни звука, я радовался как мальчишка, что не стал с
ней здороваться, когда зашёл в квартиру.
Я ведь не идиот, я ведь понимаю, что ждала она не меня. Не для
меня этот ужин, не для меня ласковый голос, не для меня шелковый
пеньюарчик. Да черт бы с ним, с пеньюарчиком, мне на него плевать.
Я сходил по ней с ума даже когда она носилась по дому в растянутых
серых спортивных штанишках и в футболке с оленями.