Давай расстанемся друзьями,
предложил приговоренный к смерти палачу.
Его северный, чеканный, царственный лик был знаком каждому жителю Империи, но поразительным образом не задерживался в памяти. Смотреть на него было все равно, что смотреть прямо на солнце. Что там миллиарды верноподданных; царедворцы, имеющие несказанное счастье непосредственно общаться со святым Василевсом – придворные, министры, лакеи, охрана – шепотом божились, что им никогда не удавалось разглядеть царственного лица. Все, что оставалось в памяти – пылающий взор василиска и грозное сверкание золотых эполет черного военного мундира образца Священной Ортодоксии.
Наделенный абсолютным всемогуществом, Император все же оставался человеком, и порой ему приходилось делать вещи самые что ни на есть обыденные. Тем утром он завтракал в своих покоях. Один. В эти редкие, бесценные и блаженные мгновения, когда Константин Шестнадцатый мог позволить себе несказанную роскошь побыть наедине со своими мыслями, никто на свете не осмеливался тревожить государя, даже молодая хозяюшка-императрица или шестилетний мальчик, его сын, будущий монарх.
Тогда как многочисленные залы Дворца отличались торжественной, величавой, византийской пышностью, личные покои государя больше напоминали монастырскую келью. Спальня его была небольшой, скромной комнатой с дощатыми полами и гладкими, выбеленными стенами, лишенными намеков на архитектурные изыски. Узкая железная кровать, стул, стол с темно-зеленым абажуром, умывальник и вешалка. Для мундира. Вот и вся обстановка.