Откуда
явилось то знание? Эсфирь не ведала, понимая одно — она вольна
предотвратить эти скитания.
И
предотвратит.
Во рту
начала собираться вязкая слюна, а руки задрожали, совсем как при
лихорадке. Правильные слова ворвались в ум скопом, не потрудившись
перед тем собраться в мысли.
— Явись
мне, друг и враг всего живого, — зашептала она, — оружие мира сего,
отец смерти!
Она на
выдохе расправила плечи. Вытянула ладонь перед собой, будто для
рукопожатия. И полоса чар, чёрная, с едва приметными белыми
вкраплениями, вспыхнула рядом, соединила пол и потолок землянки.
Колдовство развеялось, и Эсфирь сжала появившийся клевец. Его
угольную рукоять венчали металлические пальцы, державшие изогнутое
призрачно-тонкое лезвие, наделённое особой силой — оно навсегда
отсекало душу от тела.
Размах,
молниеносный проблеск — острие вонзилось в чахлую грудь старца и
вышло тихо и гладко, не оставляя ни крови, ни ран. Искрящийся
завиток взвился над телом. Танцуя под потолком, рассыпал искры,
разрастаясь всё пуще и пуще, отращивая ногу и руку.
И вот дух
старца завис перед Эсфирь. Тревожно заозирался, верно, не понимая,
почему ничего не видит.
— Вам глаза
выжгли, — подсказала она. — Думаю, в этом дело. Говорить вы тоже не
сможете.
Старец
застыл. Ладонь его прилипла ко рту, вернее — к провалу, который
зиял там, где когда-то были губы.
— Я заберу
вас, — промолвила она и воззвала к инстинктам. — Избавлю от
скитаний, хорошо?
Рожки Небо
вдруг задергались. Он встрепенулся, а вместе с ним встревожился и
хин. Они друг за другом выскользнули из землянки — и слух Эсфирь
ранил пока что едва слышный цокот копыт.
—
Ой!
Она сжала
плечо ошарашенного старца. И прошла сквозь дух, впитала его в себя.
Надумала вынырнуть из норы, но ступни отяжелели. Пережитая дриадом
боль растеклась под кожей, как круги от брошенного в воду камня.
Эсфирь тряхнуло, будто грозовым разрядом поразило.
Укусы и
ожоги, порезы и удары… Её било со всех сторон. Она провалилась в
темноту на мгновенье, а уже в следующее крепко прижимала ладони ко
рту и смаргивала слезы.
Не
кричи, только не кричи, —
приказывала она себе. Глаза щипало от слез до того сильно, что
хотелось их выцарапать. Браслеты жгли запястья. А руки, ослабев,
выронили клевец.
Оружие
обратилось взвившимся над почвой дымом и исчезло. Эсфирь шагнула к
выходу. Да какой там?! Ноги задрожали, подкосились, и она упала на
колени. Взор уткнулся в оторванную ногу старика. Сверкая алыми
кляксами, она валялась под корневой впадиной.