Реформы и догмы. Государство и экономика в эпоху реформ и революций. 1861–1929 - страница 13

Шрифт
Интервал


.

В традициях советской исторической науки было видеть коренной водораздел в развитии событий до и после октябрьского переворота 1917 года – в логике конца предыстории человечества и начала «подлинной истории» (если воспользоваться известным выражением К. Маркса) такая трактовка событий выглядела вполне естественно. Однако идеологически непредвзятый анализ хода отечественной истории позволяет посмотреть на историю второй половины XIX – первой половины XX веков как на целостный процесс перехода от аграрного общества к индустриальному. Преемственности здесь никак не меньше, чем прерывистости[9].

Между тем, история непрерывна. Это верно не только для периодов мирного, эволюционного развития страны, но и для острых, кризисных моментов. Общество вообще и его экономическая политика в частности не могут вырваться за рамки сформировавшихся к данному времени идеологических доктрин и теоретических концепций. А последние складываются вовсе не в годы революционных потрясений. В революцию страна входит с уже готовой, сформировавшейся и получившей довольно широкое признание доктриной нового общественного устройства.

Правда, надо принимать во внимание, что повороты революционной поры столь драматичны и остры, что современники нередко склонны каждой новой власти приписывать чудодейственные возможности осуществления решительных перемен в политике, порывающих с опытом прошлых лет. Хотя экономическая политика, рассматриваемая уже с известного расстояния, позволяет увидеть некоторую общую линию в развитии событий, включая и «самые эпохальные» из них.

Не может быть экономической политики, абсолютно порывающей с прошлым, полностью игнорирующей сложившиеся ранее тенденции или композицию социальных сил. Централизацию производства вплоть до ее полной национализации можно провести только тогда, когда в обществе уже сложились силы, готовые поддержать этот курс, а также наметились соответствующие тенденции в производственно-хозяйственной организации. То же можно сказать и о диаметрально противоположном процессе – о приватизации. В XX столетии мы совершили увлекательную (и разрушительную) поездку в обоих направлениях.

Преодоление «октябрьцентристской» интерпретации истории отнюдь не повлекло за собой преодоления догмы о «разрывах» отечественного исторического процесса. Только вместо тезиса о случившемся в 1917 году начале новой эры теперь стало принято говорить о трагической и насильственной остановке поступательного исторического процесса, обвиняя в этом кучку большевистских заговорщиков. Да и в событиях 1991–1992 годов многие склонны видеть разрыв с коммунистическим прошлым, а не естественное эволюционирование советской системы. Представление о прерывистости исторического процесса остается популярным применительно к любой фазе нашего исторического развития.