Решение было принято где-то между всем этим, словно за кадром, а вместе с тем, твёрдо и непоколебимо. Вот только я ещё об этом не знала. Не знала в тот момент, когда молча пересекала операционную, входя в круг света ламп. Не знала, когда нависала над плечом Асмолова, судорожно вглядываясь в операционное поле и понимая, что нет там ничего хорошего, и что мужчина на столе, скорее всего, доживает свои последние минуты. Не знала и тогда, когда вклинивалась в чужую операцию, нагло и безапелляционно распоряжаясь медперсоналом и требуя нужные инструменты.
Яков Львович как-то сам отошёл в сторону, дезориентированно и будто бы обиженно вытянув перед собой дрожащие руки в окровавленных перчатках, но продолжая сжимать скальпель, которым, скорее всего, планировал начать спленэктомию, ибо селезёнка и давала массивную кровопотерю. Последний шаг врача, отчаявшегося остановить обильное кровотечение. Впрочем, у человека на столе и без селезёнки было множество других сочетанных травм.
Я включилась в действие неожиданно резво, на автомате выслушивая сбивчивый рассказ ассистента и твёрдый доклад со стороны стрелянного жизнью анестезиолога. Потом пришло время действий и указаний, которые раздавала всем присутствующим чётко и по делу. Ровно до того момента как Асмолов окончательно не пришёл в себя и не опрокинул со психу таз с окровавленными тампонами, оглушив мир металлическим звоном.
-Да, как ты смеешь?! - проголосил Яков Львович, нервно хватая воздух ртом, что было заметно даже под маской. – Ты ещё об этом пожалеешь!
Я смолчала, лишь послушно кивнув головой, прекрасно осознавая, что так оно и будет. Потому что, скорее всего не вытянем… ни я, ни «молоденький парень» (как окрестила его Янка), лежащий передо мной. Но остановиться я уже не могла. Да и могла ли хоть когда-нибудь?
Асмолов выскочил за дверь. И всё замерли, на одно вшивое мгновение, испуганно уставившись на меня.
Глубокий вдох. И окончательное решение. Что и как.
-Работаем, - жёстко и уже предельно собранно всем.
Ответа нет. Лишь быстрые и привычные движения. Шум приборов. И облегчённый выдох анестезиолога. Чего-чего, а опыта Петровичу было не занимать.
* * *
Он был жив. Каким-то необъяснимым образом упрямо держался за жизнь, пока я медленно, но верно находила и зашивала многочисленные внутренние повреждения.