— Почему «тоже»? Вы разве здесь не по своей воле?
— По своей… - Риттер снова скривил губы в злой усмешке. – Получается, я сам себя вроде как сослал. Степан Егорыч, позвольте, у вас не найдется закурить? Черт знает где я свой портсигар оставил.
Кошкин с готовностью полез в карман и только теперь вспомнил про конверт, в который уложил гребень с жар-птицей. Поспешил отдать его Риттеру вместе с протянутыми папиросами.
— Это не мое… - тот одернул руку почти так же, как при знакомстве. И снова паника в глазах.
— Чье же, если не ваше? Насколько мне известно, в том лесу более никого не было.
Риттер явно хотел возразить, но не решался, мял пальцами папиросу. Кошкин не выдержал, положил гребень на койку подле него:
— Забирайте, - велел он жестче, - ежели передам это начальству, то, уверяю, вещица «потеряется», глазом не моргнете…
Договорить Кошкин не успел: стремительно распахнулась дверь, и в палату заглянула Ирина, чем-то немало взволнованная.
— Господин Риттер, к вам посетители, - весело сообщила она, - матушка ваша, а с нею молодая дама, невеста, должно быть. Мы, разумеется, обычно в палату не пускаем, но ради вас…
Риттер даже побагровел: посетителям совершенно точно он был не рад.
— Вот же… и откуда они узнали только?! Вы можете сказать им, что ко мне нельзя? – он почти умолял Ирину.
Та растерялась, страшным шепотом сообщила:
— Я уже разрешила пройти, они здесь, за дверью…
Риттер чуть не взвыл и уже без слов, умоляюще поглядел на Кошкина.
А тот и сам не понял, отчего решился помочь: за рамки его служебных обязанностей следующее выходило довольно сильно…
Посетительницы, которым так не рад был его новый знакомый, с первого взгляда казались совсем не страшными. Невысокого роста худосочная дама – язык не поворачивался назвать ее пожилой, настолько та была элегантной и молодящейся, одетой ярко и даже экстравагантно по здешним меркам. А столь же темная, как у Риттера, шевелюра с чуть более густой проседью, уже не оставляла сомнений, что дама – его мать.
Вторая – блеклая блондинка лет двадцати пяти, закутанная в собольи меха так, что из них торчал только вздернутый нос и пенсне с толстыми стеклами в каучуковой оправе. Блондинку Кошкин сперва и в расчет не взял, решив говорить с матерью Риттера.
А зря.
Услышав, что их любезному Алексу все еще нездоровится, и ночь ему лучше провести в клинике, именно блондинка, покуда мать ахала и причитала, дерзко шагнула к Кошкину: