— Неужто ошибаются? — приподнял бровь генерал.
— Еще как!
— Лаис, — когда дверь кабинета закрылась за ушедшими Сорвени и Ралтом, Ретен все-таки чуть придержал за локоток жену, тоже готовую убежать следом, — ты говорила о братьях. Кого из них ты подозреваешь? Скирна?
— Кого ж еще? — удивилась та вопросу.
— Почему? — не стал скрывать недоумения ресс.
— Что почему? Подозреваю?
— Нет. Почему он предал?
— Потому что ты забыл о его существовании, — пожала она плечами. — И это совсем не добавило ему любви к твоей персоне.
— Забыл, — кивнул ресс в ответ. — Конечно, забыл. По большому счету простив ему участие в заговоре. Все, чем он отделался, — так это потеря места в императорской охране. Даже в чине его не понизили.
— Вот именно, Рети. Вот именно. Об этом я и говорю.
И поскольку тот продолжал смотреть непонимающе, объяснила:
— Герену ты, по сути, купил офицерский патент, и теперь он учит махать шпагой Его Императорское Величество вместе с половиной его свиты. Нашему старшему ты устроил офицерские курсы, давшие ему чин капитана и пост коменданта не самой маленькой из приграничных крепостей. Про Роши вообще молчу: окончив Шант Эли, мальчик может делать любую карьеру, какую захочет, и опять-таки уже красуется в лейтенантских погонах. А Скирн как был унтером, так им и остался. Да еще и вместо столицы оказался фактически в ссылке — у демонов на рогах. Хочешь, чтобы он тебя любил?
— Я не девица, чтобы жаждать его любви, — огрызнулся Ретен, хотя и понял уже, о чем она. — Ждал я благодарности. Например, за то, что избавил его от трибунала.
— Ну, на пару лет той благодарности хватило. Я думаю.
— Предатель всегда останется предателем! — зло выплюнул Ретен. — В который раз убеждаюсь.
— Он не предавал, если уж подходить к этому формально, с точки зрения трибунала. Своему начальству он был верен. Даже чересчур верен, как оказалось.
— Семью он предавал. Прости, но для любого ресса такое немыслимо.
Лаис, знавшая это прекрасно, успокаивающе положила руку ему на запястье.
— Да, нам придется опять его остановить. И боюсь, сам он нашей семьей уже никогда не будет.
— Так, — Ретенауи сказал это, словно припечатал, — сам выбрал. И сам отказался. Теперь пусть пожинает плоды.