— Где форма, Рита? — Высокая женщина лет сорока с огромным родимым пятном на щеке с видом голодного хищника осматривает меня с ног до головы.
— У меня её нет, — отвечаю и сильнее натягиваю рукава на замёрзшие кисти. Неужели непонятно, что я понятия не имела ни о какой физкультуре в первый учебный день?
— Ладно, — немного подумав, решает сжалиться надо мной она. — На скамейку иди. И чтобы больше в таком виде здесь не появлялась!
Оглядываюсь и вдалеке, за неуверенно стоящей, облупившейся со временем стойкой с баскетбольным кольцом, замечаю небольшую лавочку в полтора метра длиной. Круто! Провести почти целый час, сидя на полуразвалившейся скамейке среди чистого поля, продуваемого всеми ветрами Аргентины, — предел моих мечтаний! Но стоит мне собраться с мыслями, чтобы возмутиться, как учительница исчезает из виду. Загнав остальных бегать вдоль забора, она не по-женски грубым голосом подгоняет медлительных учеников, приправляя свою речь весьма крепкими для педагога выражениями. А я молча плетусь к выделенной мне скамейке.
Вытянув ноги, обхватываю себя руками, чтобы подольше сохранить тепло, и прикрываю глаза. Я сильная, переживу!
— Эй, Рита! — доносится жёсткий голос тренера. — Держи ключи от кладовой и принеси футбольный мяч, а лучше — парочку.
— Я… Э-э…
— Напротив раздевалки серая дверь! Давай-давай, шевелись! Не заставляй весь класс ждать! Заодно согреешься, а то уже губы синие.
Одёргиваю юбку и, перепрыгивая через кочки, покорно возвращаюсь в школу, попутно рассуждая, как можно играть в футбол на таком поле, как это: без нормального покрытия и даже ворот.
Здание школы встречает меня долгожданным теплом и тревожной тишиной. И, вроде, я понимаю, что просто идёт урок, но на сердце неспокойно. Плутая по коридорам, нахожу, наконец, спортивные раздевалки и серую дверь, о которой шла речь, но открыть её не успеваю. Стоит только ключу задеть замочную скважину, как меня силой придавливает к двери, а на рот ложится грубая ладонь, мешающая не то что закричать от испуга, но даже нормально вздохнуть. Спина гудит от грубого толчка, щеку неприятно жжёт от соприкосновения с шершавой деревянной поверхностью. Но больше всего раздражает собственное бессилие.
— Я предлагал тебе мир, принцесса? — Едкий шёпот Сальваторе растекается по телу, отзываясь внутри панической дрожью. — Ты захотела войны! Что ж, будь по-твоему!