Жизнь юной мисканки поделилась на две
части три с половиной года назад. Едва не оборвалась вовсе. Ей
только что исполнилось десять, отец – странствующий лекарь –
преуспевал, потому как был не только знатоком трав, но и, по мнению
многих, имел способность видеть всякого недужного бедолагу едва ли
ни насквозь, а значит, полезно совмещал в себе и травника и
знахаря. Мать была счастлива рядом с отцом и тремя дочерьми,
готовясь разродиться четвертым ребенком. Возок поскрипывал новыми
колесами, да и пара лошадок была молода и резва. К тому же копились
понемногу монеты, и до исполнения мечты о покупке домика у моря
где-нибудь в Аршли, а то и на окраине Ашара оставалось всего лишь
года три или четыре странствий. Тем более что слава удачливого
лекаря неизменно обгоняла его возок. Казалось, что она не изменила
ему и весной одна тысяча двести семьдесят седьмого года в маленьком
королевстве Нечи, которое служило затычкой между вершинами гор
Черной Гряды и волнами моря Ти. Там, за крепостными стенами и
земляными валами Нечи, начинались просторы Айлы, Дамхара, Фьюла и
всего дикого и опасного. Там вечно клубилось что-то неизвестное и
страшное. Оттуда то и дело выплескивались разбойные орды и стаи
всевозможной мерзости. И хотя воины Нечи, слывшие едва ли не самыми
суровыми воинами Арданы, отражали все набеги и нападения, даже
мелкие стычки множили раненых и увечных. Так что лекарь и уж тем
более хороший лекарь, всегда мог рассчитывать на то, что его умения
будут востребованы в Нечи. Так выходило всегда, и точно так же
вышло и в тот раз.
Отец едва успел миновать городские
ворота, как гонец самого короля развернул лекаря к замку, где
нашлось применение не только его талантам, но и стараниям юной
Гаоты, которую мать приводила к мужу всякий раз, когда хитрая хворь
ускользала даже от зоркого взгляда лекаря. Гаота, считавшаяся
озорницей и среди озорных сестер, старалась не прыснуть со смеху,
напяливала на лицо самую серьезную гримасу из тех, что были у нее в
запасе, надувала губы и безошибочно указывала, что на самом деле
болит у какого-нибудь вельможи или, к примеру, обычного конюха, и
какие важные, но невидимые снаружи части тела задела попавшая в
доблестного стражника подлая диргская стрела. Отец со всем
вниманием прислушивался к советам дочери, задавал ей уточняющие
вопросы, затем обращался к снадобьям и травам, применял их так, как
должно, и добивался в трудах неизменной удачи, тем более что его
дочь была слишком юна и неопытна, чтобы скрывать горе, если кто-то
из недужных оказывался действительно безнадежен. Слезы выкатывались
из ее глаз и лились безостановочно, несмотря на всю ее веселость.
Изредка, если надежда на исцеление еще теплилась, и слезы стояли в
глазах дочери, но не бежали по ее щекам, отец призывал мать Гаоты,
которая вместе с ней накладывала на больного руки и, как она
говорила, вытаскивала несчастного на белый свет. Лоб матери в таких
случаях покрывался бисером пота, а Гаота опять надувала губы и с
трудом сдерживалась, чтобы не прыснуть со смеху, потому как ладоням
ее было щекотно, и ей казалось, что она могла бы вытащить и тех
больных, которые и она сама, и ее отец определяли как безнадежных,
но только в том случае, если бы была сильнее в тысячу раз и во
столько же раз больше, потому как всякий раз обрушивать в бездну
немощи, туда, где у больного уже не было ни здоровья, ни силы, а
иногда уже и самой жизни - приходилось саму себя. А что обрушивать,
если в ней самой было меньше трех локтей роста, и ее ручки и ножки
казались столь тонкими, что не переламывались, как смеялись ее
старшие сестры, только благодаря ее редкому везению?