Язык я учил аномально быстро. В моих перекошенных
пространством-временем энергетических и не совсем мозгах явно
происходило что-то безумно странное, потому что запоминал и понимал
всё я как бы не на порядок лучше и легче, чем это было до смерти.
Осознание смысла звука, доносившегося изо рта моей кормилицы,
приходило, конечно, не мгновенно, но было достаточно всего пары
повторений, чтобы примерно понять, что имела в виду женщина. Это
пугало, если честно. Я не мог объяснить, как и почему это работало,
что мне подсознательно ломало картину мира, всё больше и больше
отдаляя от реальности. Право слово, пытался найти какое-то разумное
объяснение, однако, как бы не старался, какие бы безумные и
стрёмные теории не строил, просто не мог.
Ну, к счастью, сравнительно легко забил, начав пользоваться
своими возможностями на полную.
Не буду врать, я уже и не верил, что что-то в моей повседневной
жизни поменяется: слишком привык. Привык наблюдать за энергией
внутри себя, привык к тому, что не знаю собственного имени, привык
к своим новым энергетическим мозгам, привык к красноволосой, привык
к мастерицам-уборщицам, привык даже к старухе. Уже начал верить,
что так будет всегда. Видимо, у этого поехавшего и крайне странного
мира было другое мнение, потому что в один день меня самым наглым
образом похитили, и не абы кто, а добрые ребята! Да ещё и не без
помощи той, кто должен был следить за тем, чтобы ничего не
произошло!
Наверное, тогда у меня и возникли первые сомнения в адекватности
окружающей реальности, а вместе с сомнениями уверенность в том, что
здесь творится какая-то…
Ядрёная дичь.
Понимание, что сегодня может произойти какая-то задница, ко мне
пришло в тот момент, когда пришла моя кормилица. Она мне прямо
ничего не говорила (да и смысл?), вроде бы даже вела себя так же,
как и до этого, напевая и левитируя настоящим телекинезом, аки
ситх, моей тушкой по комнате, но…
Ох уж это «но», как много оно в себе таит.
Скажем так, я явно стал более внимательным к мелочам. В
состоянии внетелесности умудрялся замечать больше деталей, чем если
бы просто находился в теле. Я видел в глазах своей красноволосой
крупной фетишистки лёгкое беспокойство и напряжение. Тот случай,
когда даже не видел, а почти что физически чувствовал. Словно
натянутая струна. Обычно у кормилицы лицо было такое, словно она
сейчас кого-то жестоко порешает, либо, что бывает безумно редко,
нежное и по-настоящему материнское. Здесь же состояние какое-то
странное, пограничное — словно и порешает, а вроде это и не что-то
обычное.