–
Ага! – взглянув на меня, файер поднялся, подхватил свою жертву за воротник и
кинул мне под ноги. Бедолага проехал на подбородке добрых пару метров, прежде
чем врезался в ступеньку.
–
Эта записка – его рук дело, – торжественно сообщил мне Ойя, выкатив грудь
колесом и для пущей убедительности кивнув в сторону лежачего. – Раз уж ты
разбираться с этим не захотела, я разобрался по-своему. Давай! – гаркнул он
таким страшным голосом, от которого у меня самой кровь в жилах стыла. – Говори,
что хотел сказать! Все тебя слушают!
–
П-п-п… – нечленораздельно запыхтел рыжий стихийник. Приподнял голову. Капельки
крови одна за другой закапали на лакированный дощатый пол.
–
Громче! – рявкнул Ойя. Первые ряды таинственным образом опустели. – Чего
бормочешь под нос?!
–
П-п… – Меньше всего на свете мне сейчас хотелось смотреть в разбитое лицо
одного из своих ненавистников. С перекошенным носом и глазами, наполненными
слезами. – Прости.
–
Громче! Громче давай!
А
он же файер. Он выше меня не на одну ступень в иерархии. И только потому, что
меня угораздило заиметь телохранителей в лице собственных друзей, ему
приходится терпеть такие вещи.
–
П-прости! Прости, я… я не хотел!
–
Всё нормально, – ободряюще улыбнулась ему, едва сдерживая подступающую волну
гнева. – Вставай. Иди. Забудем.
Мне
нельзя устраивать скандал прямо здесь и привлекать еще больше внимания. Сириус
тоже смотрит. Я адекватная, спокойная и абсолютно неконфликтная девушка. Если
сорвусь хоть раз – всё пропало.
–
Это всё? – изящно изогнул бровь файер, скрестив руки на груди. – Он – один из
тех придурков, из-за которых тебя страшно одну отпускать в пределах кампуса.
Из-за которых твоя учеба в академии больше на прятки похожа. И это всё, что ты
хочешь ему сказать?
–
Да, – выдохнула, не отрывая глаз от лица Ойи. – Это всё. Что я могу сказать.
Я
видела, как меняются его эмоции. Гнев, жалость, грусть. Непонимание, но
принятие.
Мы
выросли в одном мире, хоть изначально должны были расти в разных. Возможно,
если бы не я, ребята точно так же задирали бы нейтралов просто от нечего
делать, и считали бы это занятие безобидной шалостью. Но всё сложилось так, как
сложилось. Я воспитывалась в особняке Горьску, я близка с Ойей, Рином и Миши
достаточно для того, чтобы они принимали меня за свою, и слово «пустышка»
ранило бы их точно так же, как меня. Даже сильнее оттого, что со сложившейся в
обществе иерархией ничего поделать нельзя, насколько бы высоким статусом,
насколько бы плотным кошельком ты не владел.