В салоне воцаряется немое молчание. Наверное, это нормально, даже если нам есть что друг другу сказать. Я стараюсь смотреть прямо – на проходящих мимо людей, деревья, которые видела сотню раз ко дню и потрескавшееся здание больницы. Только бы не смотреть на него.
- Ты его любишь? – первым нарушает молчание Илья.
Он нервно барабанит пальцами по рулю, и я не сдерживаюсь – перевожу на него свой взгляд, заставив сердце болезненно сжаться. Он… Господи, он такой же красивый, как и раньше – мужественный профиль с прямым носом и тонкими губами; сильные руки со вздутыми венами, которые покоятся на руле; густые вьющиеся волосы, которые хочется потрогать и понять, такие ли они жёсткие, какими были раньше?
- Люблю, - отвечаю и тут же отворачиваюсь к окну.
- Не верю, - его голос в салоне автомобиля звучит слишком громко.
- Почему?
– Ты не выглядишь с ним счастливой, Кудряш, - произносит тут же Громов.
- Откуда ты знаешь? Откуда ты к чёрту знаешь, как я живу? – внутри меня поднимается сильная волна негодования. – Тебя не было целых пять лет, Илья!
- Мне всегда тебя не хватало, Альбин, - его синие глаза смотрят на меня с такой грустью, что мне тут же хочется ему поверить.
Хочется отмотать плёнку назад, немного подкорректировать наши поступки и отношения. Хочется дать возможность ему всё исправить.
Словно почувствовав, что я даю слабину, его теплая ладонь опускается на мою руку и слегка сжимает, разгоняя кровь по венам и заставляя её под кожей буквально бурлить. Здесь, рядом с ним, хорошо и тепло, а я слишком устала. Откидываюсь на спинку сиденья и словно завороженная смотрю за тем, как Илья склоняется над моим лицом.
С интересом рассматриваю каждую черту его лица и каждую новую морщинку. Громов нежно касается пальцами моего виска и щеки, опускается чуть ниже и дотрагивается родинки на моей шее. Раньше я очень любила, когда он ее целовал.
В висках начинают отчётливо пульсировать навязчивые мысли одна за другой. Это сейчас мне хорошо, но это ведь не навсегда? Я не его жена и всё, что между нами было, давно разрушено и восстановлению не подлежит.
Острая боль пронзает моё сердце, когда Громов склоняется ко мне ближе, вжимая в спинку кожаного сиденья и задевает губами мои губы. Они такие же на вкус как и раньше – только и успеваю понять, прежде чем поднять руку и оставить на его щеке звучную пощечину.