— За Александра Васильевича Колчака!
— провозгласил Белянов.
— Виват адмиралу! — ответили
присутствующие.
— Ох, водочка родная, — закусив
огурчиком, выдохнул Смородинский. — Очень давно её не пил, всё
больше виски да самогон.
— Иван Иванович, расскажите нам вашу
историю в подробностях — просим! Александр Васильевич сказал мне,
что вы тоже моряк! — произнес Белянов.
«Как интересно — этот сержант уже
успел пообщаться с Колчаком?! Ничего себе, помощник Тейта. Кто же
на самом деле этот Тейт?!» — поразился Виктор. — «И этот сержант —
тоже фигура загадочная, явно непростой товарищ».
— Так точно, был моряк! Право,
господа, это очень длинная история... — чуть нахмурился
Смородинский.
— Да мы и не спешим, — махнул рукой
поручик. — Здесь все свои.
— Когда началась русско-японская
война, служил я на флоте унтером...
Из рассказа следовало, что на момент
начала русско-японской Смородинский имел чин унтер-офицера
императорского флота и служил на одном из новейших броненосцев,
«Александре Третьем». Эскадру под командованием вице-адмирала
Рожественского отправили на выручку запертому в Порт-Артуре
флоту.
Плыли они от самой Балтики вокруг
Северной Европы и далее вокруг всей Африки, и в декабре тысяча
девятьсот четвертого года Вторая Тихоокеанская зашла в один из
портов Германской Юго-Западной Африки на пополнение запасов.
Рассказ был прерван появлением двух
официантов с подносами — они расставили блюда.
— Ваше здоровье, господин
Смородинский! — провозгласил тост Виктор.
Выпили, немного закусили горячим,
пряным супом с рисом, гренками и сметаной.
— Это сейчас мне известно, что наше
плаванье стало одним из самых продолжительных и трудных в мировой
истории и продлилось семь месяцев, а тогда никто не знал, чем
кончится всё это дело... — сержант продолжил рассказ.
В Германской Юго-Западной Африке, в
порту под названием Людериц, все сорок два корабля эскадры
задержалась чуть более, чем на неделю. Бункеровка проходила плохо и
тяжко, поскольку бухта была открыта для ветров и в то время года
там были частые шторма и ливни.
— Ужасные просто условия, даже в
тюрьме мне было лучше... — вздохнул Иван Иванович. — Броненосец
несколько раз в день заваливался бортом на бункеровщики, вышел из
строя поворотный механизм башни двенадцатидюймовых орудий. И
матросы, и унтеры работали днем и ночью, без отдыху и продыху, а на
ночь даже устанавливали прожектора. Абсолютно все таскали и
перегружали тяжеленные мешки с углем. Ночью свет очень мешал и
давил, мы полуослепшие работали лопатами, угольная пыль липла к
телу и забивала легкие... — живописно повествовала Смородинский. —
Некоторые даже с ума сходили, пару человек утопились от такой
жизни.