Опять перед глазами встал Николай. А
вдруг жив, так же в чужую дверь стучится?
- Дура я дура! - Вздохнула Антонина.
Перекрестилась, да и отодвинула в сторону щеколду, впуская в дом
чужака - на долгих два года впуская…
* * *
Марис – так звали попутчика, жадно
съел тарелку подкисшего супа. Примял остатки хлеба и наконец,
откинулся от стола с виноватым - всё еще запуганным видом.
На вид ему было лет пятьдесят, голова
вся седая как у луня. Высокий и тощий точно жердь. Одет для октября
совсем нелепо – мешковатый костюм, да ещё промок до нитки.
- Благодарствуйте, хозяйка. Извините
за визит непрошеный. Мне теперь всё едино, хоть в петлю лезь, а
подыхать как собаке под забором всё ж не с руки.
Антонина кивком приняла
извинения.
- Кто Вы будете и каким ветром в наш
дом занесло?
- Я из Латвии. Отец русский. Мать
латышка. По профессии врач. Обучался в Санкт – Петербурге.
Практиковал и жил с семьёй в Риге в полном достатке, пока
большевики к нам с мировой революцией не пришли. Первые дни
оккупации всё спокойно было. Потом красноармейцы город заполонили.
Стали излишки изымать, офицеров и солдат латышских разыскивать и
под арест отправлять. Мой старший сын служил в кавалерии, когда
винтовку на него наставили,отбиваться стал – его штыками на моих
глазах закололи. Нас с женой за укрывательство без суда и следствия
в подвал. Младший сын Янус успел в окно выпрыгнуть. Надеюсь, что
жив – одна родная душа на белом свете осталась. Жена умерла на
допросе - у неё слабое сердце. Горя и побоев не выдержала. Потом в
Сибирь выслали – неделю по перегонам продержали за решётками и
замками. Кормили хуже свиней - я не ел два дня, а до того одна
сырая свёкла.
В нашем вагоне народ подобрался из
бывших военных. Решились на побег. Нашли доску подгнившую в полу и
несколько дней лаз, как могли расширяли. На последней станции
рискнули. Семеро вылезли под вагон и врассыпную. Мне повезло -
бежать у всех на виду не стал, к поезду Вашему прибился. Пока
живой, а там, что Бог даст… Мне бы у Вас отсидеться хоть пару дней,
а там пойду к родному дому…
Чужое горе Антонину проняло до слёз.
Не преступник перед ней, а отчаявшийся запуганный человек. Что за
грех на нём? Сына пытался спасти – так любой на его месте так же
поступил бы. Николай в 18 году домой из Питера вернулся такой же -
от страха трясся. Шороха каждого боялся. Рассказывал, как Смольный
их кадетский полк защищал. Как его товарищей в Неве топили. От
большевиков то же бежал - да так, что подмётки горели!