Так вот, волосы незнакомки были
длиной сантиметров пятьдесят, черные, но у самых корней – белые. То
ли седые, то ли наша гостья блондинка. Старушка отпадает сразу –
они так не двигаются, а, главное, так не визжат. У меня же тогда
уши заложило. Да и еще, какая женщина в этом мире может колдовать?
Вот тут становится совсем не до шуток, так что о своих догадках
надо молчать как рыба об лед. Во избежание.
И стрела, которую лейтенант из себя
вынул… Я ее нашел – валялась около стены. Почему она? А только на
ее наконечнике засохла кровь. Вспомнил прошлое, нашел сажу и мягкую
кисточку, попытался выявить отпечатки пальцев – без толку, не было
ничего. Но стрелу сохранил. Так, на всякий случай, в силу привычки.
Нашел для нее футляр, в нем и оставил – вдруг пригодится.
Утром отряд в двадцать человек под
командой протрезвевшего барона выехал в Брам. Шевалье ехал с нами.
Бледный, с синяками вокруг глаз, за ночь поседевший и постаревший
лет на двадцать. Добрались засветло. Дорога вышла из поворота, и
нашим взорам открылся частокол вокруг деревни, открытые ворота,
надвратная балка, а на ней висят четыре женщины. Мать и три дочери.
И все жители деревни убиты. Мечами и кинжалами. Трое грудных
младенцев брошены в дорожную грязь, как использованные тряпки.
Сопротивляться не пробовал никто. Даже не пытались бежать, даже не
защищали детей.
Мертвые лежали в домах в лужах
застывшей крови, на улицах и в огородах. Мужчины, женщины, старики,
дети. На лицах застыли страх, ужас, боль. Те, кто еще два дня назад
смеялся, радовался жизни, строил планы на будущее – все были убиты
хладнокровными, не знающими жалости и сострадания профессионалами.
Судя по состоянию тел, все были убиты полтора-два дня назад, то
есть сразу после того, как де Брам с диверсантами выехали в Безье.
Значит, они были приговорены еще на стадии планирования
операции.
Я многое видел в той жизни, меня
трупами не удивишь. Но я ходил, смотрел и запоминал. И впервые
клялся отомстить. Я знаю про то, что месть греховна. Про то, что
собрался мстить – готовь две могилы. Все знаю, но такие люди не
должны жить. Это не теологический спор, не горячка религиозного
экстаза, которая охватила Париж в Варфоломеевскую ночь. Не
средневековая жестокость, кровью объединявшая страны и народы. Это
хладнокровное убийство для запугивания. Не смейте с нами спорить,
не смейте нам противиться. Покоритесь, как овцы на бойне, – может
быть, мы убьем вас не сейчас.