Чумка посмотрела в чатик их компашки – о, кто-то онлайн. Был
шанс, что кто-то есть и в заветном гараже.
Ответил Дюша – и точно, он там. Написал – иди, Чумка, сюда,
покемарим вместе. У Дюши тоже дома херня, но другая – старший брат
отсидел за кражу и недавно вышел, и у них тусуется с друзьями,
приятного мало.
А Чумка она потому, что Чумакова, не только от того, что ходячая
беда и тридцать три несчастья. А вообще она по паспорту Анжелика,
мать кино смотрела про эту долбанную Анжелику и с дуба рухнула, не
иначе, когда решила, что так можно живого ребёнка назвать.
Анжелика, блин, Чумакова. Хоть бы Настя, Лена или Оля. Брат-то
просто Ваня, без этой придури, и то она хотела назвать его Эрастом,
как, нахрен, Фандорина, отчим не дал.
В мокрой метели было ни хренашечки не разглядеть. Даже
теплотрассу на той стороне дороги. Чумка оглянулась – вроде никто
не едет, и ступила на проезжую часть.
Она успела увидеть свет фар – и то в последний момент. Услышать
визг тормозов. Ощутить удар. И больше не видела и не ощущала
ничего.
- Господа, пьём за нашего друга! Анри! Выше голову! Ты не
сдавался двум десяткам гугенотов, и головорезам в переулке Сен-Поль
тоже не сдавался, ты не сдашься и теперь! – голосил Огюстен де
Бар.
Он попытался налить из бутылки в бокал, но никак не мог попасть,
и вино лилось на стол, со стола и на пол, а его бесцветные глаза
всё время съезжались в кучу.
- Анри! Ты победишь и тут! – подхватил белокурый красавчик Луи
д'Эме.
Этот уже почти спал, сложивши голову на руки, а руки – в хлебную
тарелку.
Ещё двое приятелей пытались призвать слугу, чтобы им подали
что-то ещё, но слуги ожидаемо не отзывались. Когда Жан-Филипп де
Саваж принимает гостей – прячься-всё-живое. Живое и пряталось.
Орельен, виконт де ла Мотт, трезвыми глазами оглядел стол и
столкнулся с таким же трезвым взглядом Жана-Филиппа, хозяина дома.
Тот смотрел вокруг, щуря свои странные желтовато-зелёные глаза,
глаза лесного хищника, нюхал воздух над столом – что там нюхать-то,
но ему виднее, конечно, он и воин, и охотник, и маг. Подумав,
подлил Огюстену в бокал – пусть пьёт себе дальше и ничего не помнит
поутру.
Третий трезвенник – тот самый упомянутый Анри, за которого пили
– таращился в стену перед собой, и взгляд его ярко-синих глаз был
унылым и безнадёжным, а переплетённые пальцы были напряжены так,
что побелели ногти.