– А я никогда в столице не бывала, – тихонько сказала Сатия. –
Мы с мамой почти у самой границы жили. У меня папа военным был, а
когда его убили в баре, мама тоже совсем спилась и меня за долги
продала – этим.
Она кивнула на дверь и поежилась.
– Флина твоя сестренка? – спросила я, глядя на малышку, которая
сидела рядом с девочкой, тоже, как мой сын, прижимаясь к ней
сбоку.
– Нет, – покачала головой Сатия. – Её тоже у кого-то купили,
наверное, в другом поселке. Нас двое было, она же малая совсем и не
говорит даже. А мне поручили за ней присматривать. Вот,
присматриваю, – будничным голосом сказала она и потянула девочку к
себе на колени.
– У вас есть закон, позволяющий продавать детей за долги? –
спросила я сиплым голосом.
– Нет, Хозяин бы не разрешил! – пылко возразил Цедрик. – Это
бандиты! Они деньги всяким алкашам да сволочам предлагают, а те
своих детей отдают. Вон как мамаша Сатии. А потом переправляют
через границу в другие страны, где рабство разрешено.
– И много у вас таких стран?
– Везде, – ответил один из близнецов. – Только в нашей Хозяин не
разрешает. А если помрет, наверное, тоже разрешат, – тихо добавил
он.
– А ты как сюда попал? – сглотнув очередной колючий комок,
спросила я, глядя на Цедрика.
– Два года назад у нас почти вся деревня от хвори померла, а кто
жив остался, мы в город подались. Мои все померли. В городе я
потерялся, прибился к местным мальчишкам, вроде полегче стало. Меня
сапоги чистить поставили у рынка.
А я вдруг ощутила гнилые нотки в голосе мальчика. Именно гнилые,
как будто тухлым запахом пахнет, только запаха не было… был,
конечно, они ведь не мылись столько, но совсем не такой. С особым
привкусом, что ли…
– Ага, как же! – усмехнулся один из рыжих близнецов. – Знаю я,
как вы там сапоги чистите, щипачи они.
Цедрик посмотрел на рыжего с ненавистью, а на меня с ужасом и
начал пылко говорить:
– Хозяйка, я клянусь, что больше без твоего разрешения ни одного
медяка не украду! Ни одной вещи не возьму! Только если ты мне не
прикажешь! Клянусь, Хозяйка! Только не прогоняй меня!
– Эй-эй, успокойся, Цедрик. Я никого никуда прогонять не
собираюсь. Ты чего?
И кажется, до меня дошло, что за «гнилые нотки» я почувствовала,
когда мальчик рассказывал про свою жизнь. Чтобы проверить свою
теорию, повернулась к сыну и попросила его: