Макар
Боярцев
Я так и не смог уснуть в эту ночь. Кровать,
сделанная итальянскими рукодельниками краснодеревщиками, казалась мне
ритуальным жертвенным алтарем. Едва я закрывал глаза, приходила она – женщина,
сделавшая меня тем, что я есть. Женщина – предавшая меня, превратившая в скота
и отморозка. Лежал и чувствовал звенящую пустоту, где – то в центре груди. Мне
больше некого ненавидеть, это стало болезненным откровением.
Утро встретило меня серым маревом, заползшим в
дизайнерскую квартиру через витражное окно, жуткой головной болью и отвращением
ко всему миру. Я чувствовал себя мальчиком, у которого вселенная отняла любимую
игрушку. Злился на весь свет, а особенно на чертову нищую бабу, притащившую
вчера в мой дом проблему. Мелкую, ушастую проблему. Еще и строила из себя
добродетель, тоже мне, мать Тереза сельского пошиба. Овца курчавая, мать ее за
ногу.
- Да пошли они все к черту и щенок чужой и баба эта
дурная курносая,- пробурчал я под нос, нажимая кнопку на кофемашине. - К бесам
пусть провалятся, в тартарары. Это не мой ребенок. Просто выкинуть из головы,
загрузить себя работой по самую маковку, и пусть все идет, как шло. Как шло,
так и ехало, мать их растак.
Аппарат противно запищал, оповещая о
готовности напитка. Я ухватился за чашку, как за соломинку. Ту что должна была
бы меня вытащить из задницы, в которую я сам собрался зачем-то лезть.
Сделал глоток огненного
кофе, ожидая облегчения. Куда там. Стало только хуже, к головной боли
добавилась едкая изжога.
А ведь у пацана мочка уха
справа была приросшая. Взгляд вчера зацепился сразу. Как у меня, и отца моего,
и у деда была такая же мутация. Мать ругалась, когда я исправил дефект. Это
первое, что я сделал, когда у меня появились деньги. До этого всегда носил
стрижку, прикрывающую мое уродство. Нет, мало ли совпадений в этом безумном
мире. Даже двойники есть у людей, а тут просто уродливое ухо. Не
доказательство.
«Ты сам то в это веришь?» -
прозвучал в моем воспаленном мозгу ехидный внутренний голос.
Через час я припарковал
машину возле обшарпанной многоэтажки, удивляясь убогости окружающего пейзажа.
Моя коллекционная машина смотрелась тут, как бриллиант в навозной куче. Серость
и убогость, раньше не казались настолько угнетающими. Да уж, ничего не
меняется. Словно законсервировалось время в этом месте, замерло, превратилось в
залитую янтарем окаменелость. Я почувствовал себя жуком, влипшим в желтую
субстанцию, из которой наверное нет выхода, как ни старайся. Все равно вернулся
сюда, хотя клялся себе, что никогда этого не произойдет.