. Ранее таких проблем не возникало, поскольку первоначально устная литература считалась коллективной собственностью (С. 13), а «все те авторы, анонимные и неанонимные, которые считали себя только “вещателями” речей божества, фактически пользовались именем бога как своеобразным псевдонимом, хотя ни сами они, ни их литературные потребители, – слушатели и читатели, – не сознавали этого» (С. 15). Идея именного авторства возникает с появлением письма: «благодаря зарождению и распространению письменности в античных литературах все больше и чаще стали появляться произведения не просто записные, а специально написанные, не зафиксированный фольклор, а настоящая литература. И именно в результате этого произведения стали сохранять имена своих авторов» (С. 17); «развитие понимания литературной “собственности”» и авторского права произошло в Новое время с изобретением книгопечатания, «позволившего выпускать сразу относительно большое количество экземпляров литературного произведения и по значительно более дешевой цене» (С. 24). Соображения Беркова о возникновении идеи псевдонима можно обобщить следующим образом: только постепенное осознание связи автора с его произведением, т. е. взаимной идентификации сочинителя и его творения, могло привести к обстоятельствам, порождающим необходимость скрывать собственное имя
[48].
В. Г. Дмитриев считает, что один только лексикологический подход к псевдониму не позволяет раскрыть во всей полноте принципы его построения и смысловые оттенки[49]. В своей книге «Скрывшие свое имя» он рассматривает именно эти аспекты, затем классифицирует причины, заставляющие авторов изменить свое имя (С. 9–110), а также приводит классификацию видов псевдонима по семантическим критериям (С. 111–120).
Одной из причин, заставляющих писателей прибегать к псевдонимам, Дмитриев называет стремление избежать цензуры и прочих видов преследований, что было особенно важно для авторов эпиграмм или сатирических произведений, а также политически неблагонадежных лиц (например, декабристов во время Николая I) (С. 35). С его утверждением, что после Октябрьской революции этот аргумент перестал быть актуальным (С. 47), едва ли согласились бы писатели самиздата и эмиграции. Среди других причин Дмитриев называет социальное положение авторов, а также сословные понятия, не признававшие литературное творчество приличным занятием (С. 48).