Сколько раз Лука мечтал, что сможет
поднять и вернуть брошенный в него камень! И вот… Будучи всю жизнь
прикованным к постели, как и когда он научился бы швырять
булыжники? Был бы рядом отец… Да хотя бы Кора, вот уж кто легко и
непринужденно смог бы его научить! Но сестренка томилась в
застенках тюрьмы, пока мама собирала деньги на выкуп.
Лука огляделся, но камней рядом
больше не было.
— Эй, калека! Лови! — крикнул Толстый
Пит и бросил в него булыжником.
По привычке Лука неподвижно наблюдал
за тем, как летит камень, но вдруг услышал в голове вроде бы свои,
но чужие мысли: «Подвинься! Прости, но я не могу на это смотреть!»
— после чего его тело само собой принялось двигаться, сделало
разворот и прогиб, уклоняясь. Камень пролетел в дюйме от него.
— Ничего себе! А ну, парни, пусть
потанцует!
Цель стала подвижной, и это
раззадорило хулиганов. Суетясь, они стали хватать что ни попадя и
бросать в Луку. Но мальчик нашел даже определенное удовольствие в
том, чтобы не дать им попасть в себя. Не делая лишних движений, он
легко уклонялся от всего, что в него летело.
«Надоело, — подумал Лука-Эск. — Моя
очередь». Меткими выверенными бросками он вывел из строя Натуса,
сына торговца рыбой, Джамаля, чумазого остолопа с полным
отсутствием ума. Потом дошла очередь до Толстого Пита — булыжник
угодил прямо в желеобразный живот, выбивая из легких воздух. Пит
согнулся и рухнул лицом в лужу.
Лука подкидывал в руке очередной
камень, раздумывая, в какую часть тела Карима его бросить. Тот
заметался, не зная, то ли бежать, то ли помогать друзьям. В итоге
он спрятался за Толстого Пита, вытащив того из воды, как бегемота
из болота.
Лука прицелился. Из-за спины Толстого
Пита высовывалось плечо Карима, в него он и швырнул. Камушек был
небольшой, размером с перепелиное яйцо, но тем точнее вышел бросок.
Наглый и задиристый семнадцатилетний сын трактирщика взвыл, как
девчонка. Глядя на это, его свора заохала, переглянулась и…
побежала!
— Подождите меня! — завопил Карим и
помчался за остальными.
Обернувшись, он сорвавшимся голосом
прокричал:
— Ты труп, калека! Ты труп!
Лука смотрел ему вслед, чувствуя, как
в груди зарождается нечто неизведанное. Это было удовлетворение.
Ему нравилось, как послушно тело, как быстро бежит кровь по жилам,
нравился клекот выплеснутой, по-настоящему выплеснутой ярости. Ведь
раньше он мог только беззвучно, чтобы не разбудить маму с сестрой,
плакать ночами или скрипеть зубами и вращать глазами. Он не
позволял себе истерик, не желая казаться еще слабее, чем был, а
потому гнев копился в нем, подобно лаве, подступающей к жерлу
вулкана.