– Да ладно, – буркнул я себе под нос, зашнуровывая ботинки. – Будет она волноваться.
Двор был пуст. Колупаев, не дождавшись меня, ушел. Впрочем, это, наверное, было даже лучше. Я присел на лавочку и поразился. Передо мной был какой-то совершенно новый мир. Одинокие машины гоняли по одиноким улицам. Одинокая луна висела в одиноком небе. Все вокруг были тоже совершенно одинокими, – если посмотреть на вещи более глубоко.
Одинокая кошка грелась возле котельной.
Я посидел еще немножко и пошел домой.
* * *
Папы не было, он куда-то ушел. Мама сидела в темноте и одиноко смотрела телевизор.
Я подошел к ней и сказал:
– Мам, прости меня, пожалуйста. Все будет хорошо.
Она посмотрела на меня молча и ничего не ответила.
* * *
…Мама лежала в больнице два раза. Первый раз – весной, почти сразу после того дня, когда они со мной объяснились.
Тогда она лежала недолго, может быть, всего неделю.
В первый же холостяцкий вечер папа вдруг посмотрел на меня внимательно, а потом сказал:
– Короче, Лева, знаешь что, давай-ка будем друг другу помогать.
– В каком смысле? – удивился я.
– Во-первых, в смысле не ныть. Во-вторых, в смысле не жаловаться на еду. В-третьих, в смысле не жаловаться маме. В-четвертых, в смысле помыть посуду и сбегать в магазин, если попросят.
– Чего-то очень много смыслов, – недовольно ответил я. – Может, сделаешь поменьше?
– Это вряд ли, – сухо сказал папа. – Вообще-то он один, смысл. Просто я уж так расшифровал для тебя. По дружбе.
Папа поставил передо мной тарелку с двумя вареными сосисками, куском черного ржаного хлеба и половинкой помидора.
– Ешь, – сказал он. – Ужинай. Это пока самое главное. Об остальном потом.
Я съел первую сосиску и сказал:
– Пап, знаешь что, давай начистоту.
– Давай! – согласился он и поставил перед собой тарелку с тем же блюдом.
– Пап! – сказал я. – Ну вот скажи: зачем вы стали меня спрашивать? И вообще, неужели ты думаешь, что я не понимаю таких простых вещей?
– Каких? – сказал папа, с аппетитом проглатывая вторую сосиску.
– А таких, что мое мнение вас совершенно не интересует.
– Понимаешь, Лева, – задумчиво сказал папа, – есть вещи, которые нужно принимать такими, как они есть. Без всяких яких.
Мы немного помолчали и стали есть.
– Что-то ты тоже не очень рад, – сказал я и положил в рот кусочек черного бородинского хлеба, предварительно посыпав его солью. – Мама в больнице, ты тут со мной мучаешься. Я бы вообще на твоем месте не стал заводить второго ребенка. Впрочем, это, конечно, твое личное дело.