– А мы с тобой чужих жён шерстить будем! Вот они все, в кармане! – и вытаскивает перехваченную резинкой объёмистую пачку денег. – Кого не купим – украдём!
– Ёшь твою корень! Вот это деньги! За такой кирпич зелёных мне полжизни без выходных горбатиться, пахать надо.
– А ты думаешь, я на северах не горбатился? И пахал, и сеял, и жал одновременно. Чукчанки всю мою силу взяли, мать-иху-так! Теперь вот этим делом – показывает на змейку – и лечусь.
– Да северянки вроде как ленивые на это дело.
– Э, не скажи! У чукчанок промеж ног всё то же, что и у Дуньки русской, только рыбой попахивает. Руку положешь – вроде тюленя поглаживаешь. – Валёк берёт рюмку и, не чокаясь, опрокидывает в себя. – Наливай ещё!
Выпиваю и я. Водка густая, терпкая, сладковатая только.
– Ты как к чукчам-то попал? Вербовался вроде на Камчатку, на крабовую путину, насколько я помню?
– А-а, ты вот о чём? – лениво потягивается Валёк. Ему явно не хочется вспоминать об этом. – Ты бы лучше о чукчах пораспрашивал. Они, народ забавный. Дети белого кита, или тюленя, как они говорят.
– О чукчах я анекдотов наслушался, ты лучше о вербовке расскажи. Задержался ты, брат, там надолго. Понравилось, кажись? За столько лет – ни слуху, ни духу. Я за твоё здоровье по церквам свечки ставил…
– За моё здоровье да и за твоё тоже давай лучше выпьем – Валёк подставил рюмку.
Выпили. У меня в голове после вчерашнего порядок стал восстанавливаться.
Хорошо сидим!
– А чего рассказывать? – Валёк подцепил пальцами прямо из сковороды яичный ошмёток и бросил его в рот. Глотнул, почти не прожёвывая. – Чего рассказывать? Расскажу – ты всё равно не поверишь. Покидать бы тебе бочек на полста килограмм сельди по стеллажам – пупок развяжется. А я их на попа ставил в два яруса. А рядом бабы. Их на разделку рыбы в море брали. Голову и брюхо рыбине вспорют – и в бочки – грузись, сынок! Бывало, за смену нагрузишься, когда улов хороший, и – в каюту! Под тобой палуба ходуном ходит, вроде выпил чего. Ныряешь в койку, – и забаюкался, как в качели детской. А бабы там, сучки эти, как звери. Нажрутся морских огурцов, трепангов, ну знаешь, голотурий, которые все в колючках, как ерши для чистки бутылок, и начнут в каюты двери ломать. Мужиков им давай. А мужики с кадушками напестаются, какие из них потом грёбари? Ну, конечно, хороводили их, человек пять на одну. Ничего, справлялись – хмыкнул, вспоминая, друг. – Полапатил я там одну путину, сошёл на берег. А на берегу – тоже бабы. Знают, мужику деньги ни к чему. Пристают, как у нас цыганки с гаданием, на шею вешаются: «Возьми меня! Возьми!», и другая так же: «Меня возьми!», да у мужика только пальцев много, а член один. Отобьешься кое- как, и – в кабак. А там – то же самое. Не угадаешь, где очнешься. В постели если, то хорошо, триппер вылечить можно. Но если в подворотне где-то – тогда всё! Кранты! Ни денег, ни документов. Ни дна, ни покрышки… – Валёк поиграл словами, упёрся взглядом в пустой угол кухни, помолчал, и, перехватив горло бутылки, не тратя времени на рюмку, отхлебнул прямо из горла.