Тёрстон и его сообщники стремились создать работоспособное, добросовестное правительство. То есть, по их мнению, править должно было белое меньшинство. Перепись 1890 года показала, что на архипелаге проживает сорок тысяч шестьсот двенадцать коренных гавайцев, двадцать семь тысяч триста девяносто один китайский и японский рабочий и, в общей сложности, всего лишь шесть тысяч двести двадцать американцев, британцев, немцев, французов, норвежцев и белых людей, рожденных уже на Гавайях. С такими цифрами становилось ясно, что демократия местным хауле была совсем ни к чему. Десятилетиями они успешно контролировали острова, а «Конституция штыка» лишь узаконила их влияние. Поэтому у хауле не было ни малейшего желания уступать политике, при которой каждый житель будет иметь право голоса.
Утром четырнадцатого января 1893 года королева Лилиуокалани провела тщательно спланированную церемонию, ознаменовавшую конец ежегодной законодательной сессии. Королева вошла в зал совещаний в лиловом платье из шелка и бриллиантовой короне. Ее сопровождали министры, камергеры, придворные дамы. Стражники несли традиционные украшенные перьями шесты под названием кахили. С огромным, по словам очевидца, достоинством королева произнесла речь, в которой поблагодарила законодателей за труд и попрощалась с ними. К тому времени, как Лилиуокалани вернулась во дворец Иолани, резиденцию королевской семьи, там уже происходило кое-что необычное. Несколько дюжин официально одетых гавайцев, членов Гавайской Патриотической Ассоциации, собрались оказать поддержку королеве, которую она, по всей видимости, сама и организовала. Лилиуокалани приняла пришедших в тронном зале. Один из них вручил королеве экземпляр новой конституции, способной обуздать хауле, и взмолился, чтобы Лилиуокалани ее провозгласила. Нарочито радушно согласившись, королева удалилась в примыкающее помещение, куда пригласила своих министров.
Как только Лоррин Тёрстон узнал, что Лилиуокалани пытается объявить новую конституцию, он моментально взялся за дело. Едва перевалило за полдень, как он и его соратники собрали всех четверых министров. Те пребывали в панике. Совет Лоррина, в равной степени радикальный и провокационный, звучал так: они должны устроить бунт и объявить престол свободным, а затем передать власть в руки тех, кого он любил называть «образованной частью общества».