Ладно, что уж теперь.
Для мамы я оставила очень внушительную компенсацию. Она любила
попрекнуть меня любой тратой, каждой копейкой, и не забывала
рассказывать о том, насколько непосильным финансовым бременем я для
неё стала. Что ж, надеюсь оставленная на кухонном столе коробка
денег примирит её с моим исчезновением. Смешно, конечно: целая
коробка денег. Никогда столько не держала в руках.
Кроме того, Шаритон поклялся вылечить маленьких двоюродных
племянниц. У меня было две кузины: Лена и Алина. Старшая два с
половиной года назад родила больных близняшек. Её благоверный ушёл
из семьи так быстро, что дети едва ли успели запомнить, как он
выглядит. Ленке хотелось помочь, она, бедная, уже выглядела тусклой
развалиной, а ведь всего на пять лет старше.
Оставляя дом, с собой я ничего не взяла: в мир Шаритона,
Карастель, можно прийти только обнажённым, например, родиться там.
Такое вот интересное условие. Выражение «родился в рубашке» — это
не про этот мир.
Окинув прощальным взглядом квартиру, я в сотый раз подметила
детали нашей бедности: старую мебель, потёртый линолеум в коридоре,
окна, которые мы по старинке конопатили, потому что денег на новые,
пластиковые, не хватало.
У нас было чисто, покрашено, отмыто и побелено, уж за этим мама
следила строго. Советская мебель была починена, смазана, где-то
даже отполирована, но я всё равно терпеть её не могла. Громоздкая
чехословацкая стенка в зале, стол-книжка в моей комнате,
тёмно-коричневые лакированные спинки панцирных кроватей. Такие
только и остались в старых детских лагерях, задрипанных санаториях
и у нас дома. Без сожаления я оставила прошлое внутри и захлопнула
дверь.
Закрыла квартиру и занесла ключи соседке. Заодно и с Глафирой
Павловной попрощалась. Хорошая старушка, душевная.
Выйдя из обшарпанного подъезда, присела на покалеченную лавочку,
изучая знакомую яму перед крыльцом. Нас с ней связывали длительные
и трепетные отношения. Каждое лето её заделывали, и каждую осень
она возвращалась, являя миру свои щербатые бока. В ней я играла в
детстве, она подкараулила меня перед вступительными экзаменами,
воспользовавшись сонным состоянием и рассеянностью, в ней утонул
мой первый сотовый телефон.
В яме, конечно, была лужа. Её дно было мифично, как лох-несское
чудовище: никто никогда его не видел, но многие предполагали, что
оно есть. Лужа не пересыхала даже в самые жаркие времена. Я
считала, что её питают подземные ключи. Глафира Павловна думала,
что водопровод, но это противоречило логике. Всё-таки воду у нас
периодически отключали, а на уровень наполненности лужи это никак
не влияло.